Ожерелье Монтессумы - Бенцони Жюльетта

И вы уже сталкивались с висячими замками?

— На раскопках чего только не бывало! — шутливо ответил Адальбер.

Удивленный Альдо заметил:

— Вы двое при определенных обстоятельствах могли бы работать в паре!

Но желание шутить у них быстро пропало. Дверь открылась, за ней оказался темная каморка, в которой витал странный запах. На первый взгляд это была кладовка, где хранили старые инструменты и всякий хлам.

— Странно здесь пахнет! — заметил Адальбер. На это Фожье-Лассань, мгновенно ставший серьезным, ответил:

— Боюсь, я узнаю это запах…

— Нам он тоже знаком. Смотрите, там ящик. Запах явно идет оттуда…

И действительно, в глубине комнатки стоял большой деревянный ящик, в котором обычно перевозят хрупкие вещи. Крышка была забита всего четырьмя гвоздями, которые они вытащили без труда. Мужчины одновременно вскрикнули от ужаса. Перед ними лежало тело… Жиля Вобрена, умершего много дней назад… Его застрелили из пистолета.

Он был в свадебном костюме, не хватало только туфель. Альдо издал звук, похожий на сдерживаемое рыдание. А молодой заместитель прокурора заплакал, не стыдясь своих слез. Адальбер единственный сохранил относительное присутствие духа. Он быстро опустил крышку и поторопился увести своих спутников обратно в освещенный подвал, не забыв закрыть дверь. Замок, испорченный отмычкой, Видаль-Пеликорн вешать не стал.

Усадив Альдо и Франсуа-Жиля на опоры для бочек, Адальбер нашел уцелевшую бутылку, штопор и две стеклянные рюмки, из которых обычно пили взятое на пробу вино. Он налил вина обоим и заставил их выпить. Сам он сделал большой глоток из горлышка. Альдо отобрал у него бутылку и последовал его примеру. А Франсуа-Жиль, обхватив голову руками, продолжал рыдать…

— Впервые в жизни вижу плачущего прокурора, — прошептал Адальбер. — Как правило, у них более толстая кожа. Хотя этот еще совсем юнец…

— Согласен с тобой. Для крестника его горе слишком велико, и у меня в связи с этим появилась одна мысль…

— Ты считаешь, что он может быть…

— Его сыном! Если не считать белокурых волос, Вобрен в молодые годы был его точной копией. И зачем скрывать обычного крестника от такой старого друга, как я?

— Действительно! Что будем делать?

— Дом закрываем, возвращаемся на улицу Альфреда де Виньи и поручаем нашего заместителя прокурора заботам тетушки Амели. У нее дар утешать тех, кто переживает большое горе…

Положив руку на плечо Франсуа-Жиля, чьи рыдания, наконец, смолкли, князь спросил:

— Где вы остановились в Париже?

— В гостинице «Лютеция», — он поднял на Альдо залитое слезами лицо. — Почему вы спрашиваете? О, простите меня за… это проявление чувств…

— Не извиняйтесь. Вполне естественная реакция для человека, обнаружившего труп своего… отца, особенно при таких обстоятельствах!

— Вы знали?

— Нет, но не надо быть провидцем, чтобы об этом догадаться. А сейчас вы поедете с нами!

— Куда?

— К моей тетушке, маркизе де Соммьер. Ее дом -это, в некотором смысле, наш генеральный штаб.

— Что вы! Я не поеду! Я вернусь в отель!

— В таком состоянии? Не может быть даже речи о том, чтобы мы вас оставили одного. И потом, нам необходимо поговорить!

— Вы не будете сообщать в полицию?

— Сообщу, но не сейчас.

— Но его нельзя оставлять в этом… холодильнике для трупов! Вы видели этот ужас?

— Ну конечно, я все видел. Но пока все должно оставаться именно в таком виде. Причину я вам объясню, но не здесь. Идемте, вы поедете со мной…

— Постарайтесь понять, — сказал Видаль-Пеликорн, — если мы сообщим обо всем в полицию, мы рискуем спровоцировать новую трагедию. Вы должны нам доверять. А так как вы знаете, кто мы такие, то для вас это не составит труда.

Молодой человек встал, переглянулся с мужчинами, вытер слезы и нашел в себе силы слабо улыбнуться.

— Простите меня! Я поеду с вами…

Особняк в парке Монсо обладал одним замечательным свойством. В этот дом можно было приехать в любое время, и там всегда находился человека готовый выслушать и утешить. Было чуть больше трех часов ночи, но уже через десять минут после того, как Франсуа-Жиль Фожье-Лассань переступил порог дома, он уже удобно устроился в кресле в наполненном зеленью зимнем саду. Напротив него расположилась старая дама в бархатном халате цвета пармских фиалок и кружевной головной косынке, похожей на воздушный шар из-за копны серебристых волос под ней. Она смотрела на юношу удивительно молодыми зелеными глазами, и взгляд ее был полон сочувствия. Появилась и старая дева со светлыми кудряшками, одетая в розовый пеньюар из пиренейской шерсти. Лента такого же цвета удерживала ее прическу, напоминавшую золотое руно. Она была высокой и худой, с длинным носом пронырливыми глазами, цвет которых совершенно невозможно было определить. В одной руке она держала серебряный кувшин с горячим шоколадом, и другой — серебряный кофейник, украшенный гербом. За ней следовал старый дворецкий в полосатом жилете, черных брюках и в клетчатых домашних туфлях. Он принес поднос с чашками и тартинками. Что самое удивительное, молодой человек отлично себя чувствовал в этом чудесном подобии оранжереи, где нежно пахло цветами апельсинового дерева. Он впервые в своей жизни откровенно рассказывал о себе и не испытывал ни малейшего желания уйти отсюда.