Наследник - Коултер Кэтрин

Глава 4

Эвишем-Эбби, 1810 год

Из-под копыт Люцифера во все стороны летели мелкие камешки — конь несся по посыпанной гравием аллее, обрамленной деревьями. Ритмичное постукивание копыт успокоительно действовало на всадницу.

Арабелла обернулась назад и посмотрела в сторону дома. Эвишем-Эбби гордо возвышался в неясном свете летнего утра, и его золотистые кирпичные стены вздымались вверх, заканчиваясь дымовыми трубами и бесчисленными фронтонами. Фронтонов было всего сорок — она их давным-давно сосчитала. В ту пору, когда ей было лет восемь, она радостно сообщила об этом отцу: он изумленно посмотрел на нее, затем от души расхохотался и так крепко сжал ее в объятиях, что на боках у нее до Михайлова дня не проходили синяки.

Как давно это было! А теперь ничего, ничего не осталось. Ничего, кроме этих сорока фронтонов. Только они вечны, все остальное — лишь пыль на ветру.

В мраморный фамильный склеп опустили пустой гроб. Когда все женщины, кроме Арабеллы, покинули кладбище, четверо дюжих фермеров из отцовского поместья водрузили над могилой огромную каменную плиту и местный кузнец принялся усердно высекать на ней инициалы и титулы графа и годы его жизни. Пустой гроб покоился теперь в склепе рядом с гробом Магдалены, первой жены графа. Арабелла с содроганием заметила, что с другой стороны в склепе оставалось еще место для ее матери.

Она долго стояла там неподвижно, застывшая и холодная как мрамор, пока наконец не затих стук молоточка, гулким эхом отзывавшийся в каменных сводах склепа.

Арабелла направила Люцифера в сторону от главной дороги и свернула на узкую тропинку, ведущую к пруду, который сверкал, словно драгоценный камень, в оправе из зелени дубов и кленов. День выдался теплым, слишком теплым, и Арабелле стало жарко в бархатной амазонке. Утреннее солнышко горячо припекало, и влажная сорочка прилипла к телу. Траурное платье оживляла только полоска белого кружева у воротника. Кожа зудела даже там, где нежные батистовые рюши касались шеи.

Арабелла спрыгнула с Люцифера и привязала его к ветке низенького деревца. Ей никогда не приходилось испытывать неудобств с седлом. Она помнила, как однажды, когда ей уже исполнилось двенадцать, отец отвел ее в сторону и сказал, что не хочет рисковать ее жизнью, хоть она и лучшая наездница во всем графстве. Дамские седла — смертельные, коварные ловушки. Он не позволит ей ездить на охоту, пока она не расстанется с дамским седлом. Ей будет дозволено позировать, сидя на лошади в таком седле, для портрета, который заканчивает художник, и только. Она будет ездить по-мужски или не будет ездить вообще.

Слегка придерживая юбки, чтобы не касаться ими влажной росистой травы, Арабелла медленно побрела вдоль самой кромки воды в дальний конец пруда, стараясь не наступать на длинные шелковистые стебли тростника. Но как велико было искушение пробраться сквозь заросли к самой воде!

Слава Богу, что ей удалось удрать от всей этой толпы родственников и знакомых в черном, от их скорбных, неулыбающихся лиц, от их заученных выражений соболезнования, которые они произносили приличествующими случаю тихими, печальными голосами. Арабелла не уставала восхищаться, как естественно и непринужденно вела себя ее мать: она скользила среди гостей, шурша своим черным вдовьим платьем, сшитым по последней моде, и совсем не казалась уставшей — правда, печальная ее улыбка была несколько натянутой, но вполне уместной. Леди Энн хорошо знала, что от нее требуется, и в совершенстве справлялась со своей ролью. Из всех приглашенных только Сюзанна Тальгарт, лучшая подруга Арабеллы еще с детских лет, вела себя с неподдельной искренностью — она просто молча обняла ее, крепко прижав к своей груди.

Арабелла замедлила шаг, прислушиваясь к кваканью спрятавшейся в зарослях тростника лягушки. Она наклонилась, шурша юбками, и в то же мгновение краем глаза заметила в нескольких шагах от себя что-то темное. Арабелла тут же забыла про лягушку и, нахмурив брови, стала медленно подкрадываться к зарослям.

Она осторожно раздвинула стебли, и глазам ее представилась следующая картина: прямо перед ней, вытянувшись на спине и заложив руки за голову, лежал спящий мужчина. Сюртука на нем не было — он его, видимо, снял, — только черные бриджи, черные высокие сапоги и расстегнутая у ворота белоснежная батистовая рубашка с жабо. Она вгляделась в его лицо, такое спокойное и бесстрастное во сне, и отпрянула, чуть не вскрикнув от изумления. Ей показалось, что она видит собственное отражение, так похожи были их черты: иссиня-черные коротко подстриженные вьющиеся волосы над четкими бровями, гордо взлетающими над гладким лбом и постепенно опускающимися к вискам, такие же полные губы, как у нее, высокие скулы и прямой римский нос. Подбородок у незнакомца был твердый, упрямый. Она была почти уверена, что его ноздри раздуваются, когда он сердится. У нее есть ямочки на щеках, а интересно, у него они тоже есть? Нет, он выглядит слишком серьезным и суровым — трудно представить, что он вообще когда-нибудь смеется. А впрочем, ямочки ей и самой не очень-то идут. Арабелла никогда не придавала значения собственной внешности, но, глядя на этого неизвестного молодого человека, она готова была признать, что он самый красивый мужчина из всех, которых ей приходилось видеть.