Дети белой богини - Андреева Наталья

- А того парня как звали? Который с Машей по ночам разговаривал?        

- Не помню. Ты у Татьяны спроси. Я их, пока лежат, всех по именам помню, а потом никак. Знаю только, что с переломом к нам попал. Недо­лго он лежал, у нас такие не задерживаются. Но с Марией быстро снюхались.

Сторож опьянел и теперь не соображал, что женщина, о которой говорит, убита, а перед ним сидит ее несчастный муж. Завьялов же казнил себя: да неужели ошибся? Ревновал к Горанину, а там другое. Маше было двадцать пять лет. Моло­дая еще. Ему-то под сорок. Тихая, добрая, милая. Роман медсестры и симпатичного больного - со­бытие рядовое.

- И все-таки, насчет того мужчины в черной куртке. Мог это быть тот самый парень?

- Не. Не помню, - промычал сторож. – Бежал быстро.

- А куда бежал?

- Туда... К бедным...

- В Долину Бедных?

- А черт... Черт его знает.

- В руках у него что-нибудь было?

- Не. Точно. Не было.

- Да, может, он и не из больницы бежал?

- Может, и не... Не из... Больницы...

Федор теперь едва ворочал языком. Завьялов понял, толку не будет. Надо побеседовать с боль­ными. С Розой и Лешей Митрофановым. И с де­журным врачом. Но почему Герман этого не де­лает? Показания со сторожа снял в то утро, когда нашли Машу. И все.

-  Федор, тебя к следователю вызывали? - спросил на всякий случай.

- Не. Что ты, что ты! - замахал тот руками, потом тяжело опустился на лавку.

- Устал я... Ты Ирке скажи, здесь, мол, папа. Устал.

Завьялов вышел на улицу, и поежился от холода. Кто знает, сколько придется ждать автобу­са? Не надо было ехать. О парне, с которым Маша шепталась о чем-то по ночам, мог узнать и из дру­гого источника. Но что сделано, то сделано. Фе­дор убийцу описать не может. И опознать тоже не сможет.

Проходя мимо дома, стукнул согнутым паль­цем в окно. На пороге появилась хозяйка:

- Ну чего?

- Отец там, а бане. Лег.

- Что значит - лег? Вы пили, что ли? - зло спросила женщина.

- Я не пью, - пожал он плечами.

- Да знаю я вас! Все вы не пьете! Шатаются здесь всякие! Ха! Агент он страховой! Алкаш! А я-то, дура, уши развесила!

- У вас ребенок плачет, — заметил он.

- Ты у меня тоже сейчас заплачешь! Я вот ко­беля на тебя спущу! Агент!

Он заторопился к калитке. Женщина, ругаясь, скрылась в доме. Ребенок, действительно, надры­вался в крике.

...На счастье, автобуса ждать пришлось недо­лго. Он был почти пустой, кондукторша, глянув в его удостоверение, тихонько вздохнула. И ска­зала:                                 

- Я о вас читала. В газете. Что ж, так и не пой­мали его?

- Кого?

- Ну который в вас стрелял.

- Нет. Не поймали.

- Как же! Поймают они! - разозлилась вдруг женщина. - У-у-у! Сволочи! - И неизвестно кому погрозила кулаком.

В дискуссию он вступать не стал. Политичес­ких митингов в общественном транспорте не вы­носил. Бессмысленно это, только душу травить. На Пятачке вышел и направился к своему дому. Визит в больницу решил отложить на завтра. Что ни говори, а бывать там, где убили Машу, не хо­телось.

День второй

Ему не повезло. Михаил Сергеевич три дня назад уехал в областной центр, на семинар, а Леша Митрофанов и Роза уже выписались. Пришлось беседовать со старшей сестрой. Когда в больни­це наступил тихий час, она согласилась уделить ему немного времени.

Елену Иванову он, честно сказать, недолюб­ливал. И Маша на старшую постоянно жалова­лась. Есть, мол, у нее любимчики, которым все сходит с рук, — и опоздания, и прогулы, а с ос­тальных спрашивает по всей строгости. К тому же грязнуля, больничное хозяйство должным об­разом не содержит. Тайком излишки спирта сбы­вает налево, да и сама выпивает с врачами. Вы­писываясь, каждый считает своим долгом отбла­годарить медперсонал, коробки конфет в шкаф­чике у старшей не переводятся, деревенские везут родственникам кто молочные продукты, кто мясо, кто домашнюю колбасу. Каждую неделю в кабинете у главврача застолье. Ни простых мед­сестер, ни санитарок, естественно, не зовут.

А грязь потом за ними вывози. Именно из-за это­го у Маши со старшей были трения, одно время жена даже собралась увольняться. Но куда де­ваться? Ездить в соседний город? Далеко, да и неудобно. Здесь-то работа под боком, в несколь­ких минутах ходьбы. И Маша терпела. Ждала перевода - знакомая пообещала место в роддо­ме. Не дождалась...

Он же, как всякий любящий муж, начальство жены видел ее глазами. Естественно, осуждал и заочно не любил, не разбираясь в том, где прав­да, а где ложь. Столкнувшись с Еленой Иванов­ной на рынке либо в магазине вежливо здоровал­ся, но поспешно отводил глаза: чувств своих скрывать не умел. Но та была с ним ласкова - все-таки, сотрудник милиции. Хотя в N и считают Завьялова тихим и безобидным, но, как говорит­ся, в тихом омуте черти водятся. О его дружбе с Гораниным весь город знает, а Горанин может все, везде у него схвачено. И Машу Елена Ивановна из больницы откровенно не выживала, несмотря на конфликт. Выходит, и здесь все прикрывала широкая спина Германа.