Формула одиночества - Мельникова Ирина

– Падаль! – яростно выкрикнула она и передернула затвор. – Не двигайся!

Молодцов выпрямился, как пружина. И, развернувшись, шагнул в ее сторону.

– Ах ты, дрянь! – Глаза его яростно блеснули. – Как я не догадался, что ты не успела смыться. – И он пнул тело мачехи. – Все эта... «Сбежала... Сбежала...»

– Заткнись! – выкрикнула Марина. – Сейчас в другом месте будешь откровенничать!

Она лихорадочно нажимала левой рукой кнопки телефона, чтобы отыскать номер Субботина, а правой продолжала удерживать Молодцова под прицелом.

– Убери пистолет, – сказал он глухо. – Можно договориться! Очень хорошо договориться! Всю жизнь будешь в шоколаде...

– Заткнись! – снова крикнула она и на мгновение скосила взгляд на телефон.

И подарила это мгновение Молодцову. Он схватил кресло и запустил им в Марину. Она увернулась, кресло врезалось в стену, но в эту секунду она непроизвольно нажала на спусковой крючок... Телефон отлетел в сторону, грохот выстрела ударил по ушным перепонкам. Марина вскрикнула. А Молодцов вдруг скорчился, схватился за живот и завалился на бок. С ужасом она наблюдала за тем, как по его рубашке и светлым брюкам расползается багровое пятно. А между пальцами, пульсируя, забил фонтанчик крови...

Она отбросила пистолет и метнулась к Молодцову, что-то крича и не слыша собственного крика. Споткнулась о тело мачехи и упала в лужу крови рядом с ней. Поднялась, в недоумении посмотрела на окровавленные руки и схватилась за горло, чтобы унять приступ дурноты. Молодцов открыл глаза. Оказывается, он был жив, только взгляд у него сделался тусклым, бессмысленным...

– Д-дура! – произнес он едва слышно. – Д-дура!

– Марина! – закричал кто-то за ее спиной и сильно тряхнул за плечи. – Что ты здесь натворила?

Она медленно, очень медленно повернулась и увидела Субботина. В дверях толпились еще какие-то люди. Марина так и не разобрала, кто именно. Серая пелена уже затягивала сознание, но в последнее мгновение она разглядела Ивана. Он бросился к ней, оттеснив Субботина. И она прошептала помертвевшими губами:

– Возьми телефон... Там Маша... – и точно провалилась в яму.

Крошечный лучик света, как лезвием, прорезал на миг кромешную темноту и погас... А она полетела в пустоту... В черную, зловещую пустоту!

Арсен Гарнаев повернул ключ в замочной скважине и вошел в прихожую квартиры, в которой он отсутствовал два года. Два года бесконечных мотаний по Ближнему Востоку... Израиль, Ливан, Палестина, Иордания, для разнообразия Ирак или Иран, и снова Палестина. Здесь он носил куфию[Головной платок прямоугольной формы, изготавливается из шерсти, хлопка или шелка, на него наносится рисунок в виде красных или черных полос и клеток.], обмотанную дважды уккалем[Жгут, плетенный из козьей шерсти, который закручивается на голове поверх куфии двумя кольцами и держит ее, как оковы.], длинную белую рубаху фадфад и шаровары сирваль.

А еще он научился десяти из шестидесяти шести способов наматывания чалмы на голову. Наличие чалмы или куфии на голове являлось лучшим пропуском на узких улочках арабских городов. Но в Израиле за куфию могли и голову снести, поэтому в Хайфе или в Тель-Авиве ему приходилось принимать европейский вид. Там он общался на русском и английском, в палестинских и сирийских кварталах его выручало блестящее знание арабского языка. Он попадал под ракетный обстрел на юге Ливана, палестинская «Касан»[Примитивная ракета палестинского производства.] врезалась в его машину, но не взорвалась. Дважды он едва ушел от боевиков «Маджд» – самой свирепой группировки в структуре ХАМАС. А еще участвовал, так получилось, в операции израильских спецслужб по освобождению заложников из рук отморозков, чья принадлежность к известной своими злодейскими терактами и похищениями людей «Из Аль-Дин Аль-Касам» изначально ни у кого не вызывала сомнения. Израильская служба безопасности действовала решительно: никаких переговоров, никакого снисхождения. Боевиков просто смешали с землей.

Возможно, человека, не изведавшего всех «прелестей» интифады, такая жестокость покоробила бы. Но Арсен многое повидал в своей жизни и понимал, что жестокостью здесь отвечают на жестокость, иначе в этом мире, где человеческая жизнь ценится не выше копейки, Государству Израиль не выжить. Нет, он не оправдывал евреев стопроцентно, но, побывав в этом дьявольском котле, зауважал их за смелость и упрямство, за умение перетягивать одеяло общественного мнения на себя. И более всего за неуемное стремление не просто примерно наказать, а так, чтобы камня на камне не осталось, всякого, кто посмел покуситься на жизнь и свободу граждан этого крохотного государства.

Каждый его репортаж с Ближнего Востока, каждую статью выносили анонсом на первую полосу газеты, с которой он сотрудничал уже двадцать лет. Начальство его обожало, с его мнением считались, его цитировали политики и аналитики, его прогнозы, как правило, сбывались, а оценки людей и событий, как обычно, попадали в яблочко. Он любил свою работу, и не утратил веры в людей даже в ближневосточной тестомешалке, где очень сложно определиться с приоритетами и настроениями. А еще хуже обстояло дело с идеями, целями и задачами. Как и везде, они вполне логично обоснованы, но только доходит до их воплощения в жизнь, как эта самая жизнь превращается в безумство. Давно известно, неистовый, дикий фанатизм – синоним крови и насилия...

В этот момент Арсен обо что-то споткнулся и сердито помотал головой, чтобы избавиться наконец от мыслей, которые стали уже идеей фикс и обуревали его даже здесь, в его московской квартире. Нет, чтобы изгнать их насовсем, нужно срочно принять ванну, побриться, переодеться, а затем... Что затем? Арсен скривился. Только никаких звонков! Разве что матери сообщить и Ивану, что он объявился? Но это после! Сначала нужно привести себя в божеский вид. Мать непременно примчится с дачи, чтобы лицезреть блудного сыночка, и негоже предстать перед ней в виде грязного и изможденного дервиша.

Он посмотрел в висевшее на стене зеркало, поскреб щеку, заросшую многодневной щетиной, и усмехнулся. Да, видок! Не зря милиционеры в аэропорту трижды проверяли у него документы. И перевел взгляд на то, что валялось у него под ногами. Оказалось, женская туфелька – изящная, на высоком каблуке, рассчитанная на тонкую девичью ножку.

Арсен озадаченно хмыкнул и огляделся по сторонам. Открыв дверцу одежного шкафа, он понял, что не ошибся. Туфелька – это ерунда по сравнению с тем, что выхватил его взгляд: пальто, куртка, шляпка, модный зонтик... Он захлопнул дверцу и присвистнул от удивления. Все эти вещи определенно принадлежали юной барышне. А это значило, что Иван распоряжался его квартирой как своей и, видно, неплохо проводил время с очередной подружкой, если эта подружка обосновалась здесь со всем своим гардеробом.