Обещание страсти - Стил Даниэла

— Ну и что же здесь особенного? Люк не ответил на улыбку.

— Отбросы, толкачи, вербовщики, сводники, наркоманы, уличные драки… И не поддавайся фантастическим идеям. Если Алехандро тебе понравится, не приезжай к нему сюда после моего отъезда. Позвони, и он приедет к тебе. Здесь не твой мир.

— Ты хочешь сказать — твой? — Она не обратила внимания на его назидательную речь. Она взрослая девочка, жила как-то и до встречи с Люком. Пусть не в Гарлеме.

— Значит, это твой мир, — повторила она. Он не больше ее подходил для Гарлема.

— Был моим, сейчас нет. Хотя дела здесь остались. Все просто. — Он придержал дверь, пока она не вошла. По его тону Кизия поняла, что Люк имеет в виду только деловые контакты.

В коридоре, оклеенном причудливыми плакатами, витал тяжелый запах мочи и свежей травы. Пространство между плакатами украшали рисунки. Защитные колпаки на электролампочках были разбиты, из огнетушителей торчали бумажные цветы.

Красивая надпись приглашала: «Добро пожаловать в „Дом примирения“! Мы любим вас!» Кто-то зачеркнул «любим» и написал «трахаем». Держа Кизию за руку, Люк направился к узкой лестнице. Напряжение покидало его. Уличный агитатор наносит социальный визит в Гарлем. Неожиданно вспомнив легенды о Старом Западе, она рассмеялась.

— Что смешного, малышка? — С высоты своего огромного роста он смотрел, как она взбиралась по лестнице, легкая, смеющаяся, счастливая.

— Ты Маршал Диллон. Временами ты выглядишь как законченный бунтарь.

— Неужели?

— Да. — Она потянулась к нему, он наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Мне это нравится. Очень нравится. — И как только она приблизилась, он начал нежно гладить ее по спине и осторожно подталкивать к неплотно закрытой двери.

— Ты уверен, что он здесь? — Кизия вдруг почувствовала робость.

— Уверен. Он всегда здесь, этот глупец. Губит себя в этом паршивом доме. Губит сердце, душу. Впрочем, увидишь сама.

На двери табличка: «Алехандро Видал». На этот раз ни обещаний, ни лозунгов, ни рисунков. Только надпись. Имя.

Кизия думала, что Люк постучит в дверь. Но вместо этого он изо всей силы пнул дверь ногой и, когда она распахнулась, шагнул через порог.

Сухощавый мексиканец удивленно поднялся из-за стола и вдруг расхохотался.

— Люк, старый черт, как поживаешь? Мне следовало догадаться, что это ты. А я на мгновение подумал, что они наконец пришли за мной.

Небольшой, голубоглазый, бородатый, он восторженно смотрел на Люка, пересекающего комнату. Тот подошел к столу и обнял друга. Несколько минут мужчины не обращали на Кизию внимания, и она успела разглядеть человека, оказавшегося в медвежьих объятиях Люка. В комнате раздавались восклицания: «Que pasa, hombre?» (Что такое, приятель? (исп.)), мексиканские ругательства. Смесь слабого испанского Алехандро с ломаным испанским Люка, которому тот научился в тюрьме. Двусмысленные шутки, невразумительный диалект, состоящий из смеси мексиканского, тюремного и калифорнийского. Их говор был для Кизии китайской грамотой. Неожиданно Кизия оказалась под прицелом добрых улыбок и мягких взглядов друзей. Лицо Алехандро привлекало к себе. Он был из породы тех, кому доверяют свои заботы и отдают сердца. Как Христу или священнику. Он смотрел на Кизию с застенчивой улыбкой.

— Привет. Этот неотесанный злодей, видимо, так и не догадается познакомить нас. Я — Алехандро.

— Я — Кизия. — Она протянула руку, он пожал ее.

Церемонный обмен рукопожатиями их рассмешил. Алехандро предложил гостям два стула — больше в комнате не было, — а сам уселся на стол.

Он был человек среднего роста, слабого сложения — в сравнении с Люком он выглядел карликом. Но телосложение ни при чем. Глаза. Нежные, всезнающие. Они не пронизывали и не притягивали — вы с радостью тонули в них. Алехандро излучал теплоту. Ласковый смех, улыбка, взгляд. Это был человек, немало повидавший на своем веку, но без тени цинизма. Благородный человек, умеющий понять и проявить глубокое сострадание. Чувство юмора помогало ему преодолевать жизненные невзгоды.

В течение часа они с Люком перебрасывались шутками, и все это время Кизия внимательно за ними наблюдала. Алехандро был полной противоположностью Люку, но очень любил его и знал, что тот считает его ближайшим другом. Они встретились давно, в Лос-Анджелесе.

— Давно ли вы живете в Нью-Йорке? — Это был первый вопрос, который она задала Алехандро с момента встречи. Он угощал ее чаем, не выдержав словесного поединка с Люком. Они не виделись год, и им было что рассказать друг другу.

— Я здесь уже три года, Кизия.

— Мне кажется, это более чем достаточно, — вмешался Люк. — Как долго ты, дурачок, собираешься копаться в этой мусорной куче? Когда же ты поумнеешь и подашься домой? Почему бы тебе не вернуться в Лос-Анджелес?

— Потому что здесь я занимаюсь делом. Единственная проблема в том, что дети, которых мы лечим, амбулаторные, а не стационарные больные. Эх, если бы у нас были возможности, мы бы давным-давно завершили эту жалкую операцию, — проговорил он с горящими глазами.

— Вы лечите детей-наркоманов? — поинтересовалась Кизия.

Конечно, он мог рассказать многое. Он ей нравился. Алехандро был из тех, кого хочется обнять. А ведь они только что встретились.

— Да, наркотики и преступления. Это всегда взаимосвязано. — Он моментально ожил, начав рассказывать о своей работе: диаграммы и схемы, планы на будущее… — Но главная проблема — недостаток контроля — так и остается нерешенной. Все начинается снова, едва дети возвращаются на ночные улицы, в разбитые семьи, где их матери занимаются любовью в единственной на всю квартиру кровати, где отец избивает жену, братья колются наркотиками, а сестры промышляют проституцией. Проблема в том, как вытащить их из этого болота. Изменить всю их жизнь. Мы знаем, как, но здесь это сделать непросто. — Он горестно показал на облупившиеся стены. Дом действительно был в ужасающем состоянии.

— И все-таки ты одержимый, — сказал Люк, не скрывая, что ему нравится решительность друга и то, как он действует. Алехандро избивали, грабили, пинали, смеялись над ним, игнорировали. Но сломить не удавалось никому. Он был верен своей мечте. Как и Люк.

— Ты считаешь себя умнее? Ты хочешь добиться отмены тюрем? Hombre (Приятель (исп.)), это утопия. — Он закатил глаза и пожал плечами, выражая этим свое сочувствие.

Кизия слушала их с удивлением. С ней Алехандро говорил на прекрасном английском языке, с Люком — на каком-то уличном жаргоне. Манерном, древнем, шуточном, тюремном — она не могла сказать точно.

— Хорошо, красавчик, посмотрим. Через тридцать лет ни в этом штате, ни в каком другом не будет ни одной действующей тюрьмы.