Обещание страсти - Стил Даниэла

— Господи, леди, мне с трудом удается привести мысли в порядок, а ты стоишь здесь так, будто собираешься на чайную церемонию. Как тебе Это удается?

— Привычка. Я так живу.

— Я думаю, не очень здоровая привычка.

— Конечно. Из-за этого половина людей, с которыми я вместе росла, стали алкоголиками. Другие держатся на наркотиках, и через несколько лет многие из них погибнут от болезней сердца. Есть такие, что уже успели умереть. — Воспоминания о Тиффани пронеслись в ее голове. — Всю жизнь ты прячешь свои чувства, а потом в один прекрасный день вдруг взрываешься.

— Как тебе удается держаться? Он спускался следом за ней по плохо освещенной гостиничной лестнице.

— Мне помогает то, что я пишу. Помогает выпустить пар… И я могу оставаться сама собой с Люком… а сейчас с тобой.

— Больше ни с кем?

— Пока нет.

— Но так же нельзя жить.

— Ты знаешь, Алехандро, — сказала она, садясь в такси, — когда ты все время притворяешься, ты в конце концов действительно забываешь, кто ты на самом деле и что чувствуешь. Ты сливаешься со своим имиджем.

— А почему же этого не случилось с тобой, малыш? — Сказав это, он посмотрел на нее. Она была пугающе спокойна.

— Моя писанина, мне кажется, позволяет мне отвести душу. Остаться самой собой. Если такой возможности нет и ты постоянно держишь все в себе, рано или поздно это разъест тебя изнутри.

Она снова вспомнила о Тиффани. Сколько всего случилось за эти годы с ней и ее друзьями. После окончания колледжа две ее подруги покончили с собой.

— Люку будет приятно тебя увидеть.

Она была неотразима. Алехандро догадывался, почему она надела это безукоризненное черное пальто, черные габардиновые брюки и черные замшевые туфли. Не для Лукаса. А чтобы выглядеть на следующем газетном снимке в полном порядке. Элегантной, собранной и изысканной. Обморока в тюрьме не будет.

— Ты думаешь, там будут газетчики?

— Я не думаю, я уверен.

И они там были. Кизия и Алехандро подъехали к Дому правосудия на Брайант-стрит. Невыразительное серое здание ничем не напоминало величественный Сити-Холл. У входа уже крутилась пара писак, поджидая ее. Другие дежурили у запасного выхода. У Кизии было такое же чутье на них, как у Люка — на полицию. Она повисла на Алехандро, хотя со стороны казалось, что слегка опирается на его руку, и спокойно надела темные очки. На губах ее блуждала слабая улыбка.

Она проигнорировала репортера, окликнувшего ее по имени; другой говорил в это время по радиотелефону. Теперь они знали, что их ждет. Алехандро внимательно изучал лицо Кизии, пока досматривали ее сумку, но она казалась на удивление спокойной. Фотограф щелкнул их в холле с бледно-розовыми мраморными стенами. Наклонив головы, они быстро вошли в лифт. Когда дверь лифта закрылась, Кизии вдруг пришло в голову, что стены были того же цвета, что гладиолусы на итальянских похоронах, которые ей однажды пришлось наблюдать, и она засмеялась.

Они поднялись на шестой этаж. Алехандро быстро провел ее к какой-то странной лестнице. — Повеяло Стиксом?

В ее голосе звучали ирония и озорство, удивившие его. Та ли это Кизия, которую он знал?

Она поправила очки. Он взял ее за руку, и они встали в конец очереди. Мужчина перед ними еле держался на ногах. От него разило спиртным. Перед ним стояла плачущая тучная негритянка. Где-то выше слышались крики детей. Стайка развеселых хиппи подпирала стену. Все стояли в длинной очереди, вьющейся вверх по лестнице к столу, куда подходили один за другим. Документ, удостоверяющий личность посетителя, фамилия заключенного. После этого выдавалась маленькая розовая карточка с номером окна и номером группы, написанным римскими цифрами. Они попали в группу II. Те, кто был в группе I, уже толпились внутри. Лестница забита людьми, но репортеров не видно.

Они прошли внутрь, в залитую светом неоновых ламп комнату, где ничего не было, кроме еще одного стола, двух охранников и трех рядов скамеек. Через эту комнату можно было попасть в узкое помещение с рядом окошек, под которыми вдоль стены тянулись телефоны. У каждого окошка — стул для посетителей. О комфорте говорить не приходится. Группа I заканчивала свое посещение. Оставалось от пяти до двадцати минут, в зависимости от настроения охранников. Кругом растревоженные лица, принужденные улыбки. Женщины смеялись и плакали. Заключенные были как роботы — они смягчались только при взгляде на детей. Все это разрывало сердце.

Алехандро с беспокойством смотрел на Кизию. По ее бесстрастному лицу ничего нельзя было определить. Она улыбнулась и закурила сигарету. Неожиданно откуда-то налетели фотографы — трое с камерами — и два репортера.

Алехандро почувствовал приступ клаустрофобии. Это он-то! А как она все перенесет? Посетители смотрели удивленно, кто-то попятился, кто-то рванулся вперед — любопытно же, что происходит. Все превратилось в хаос. А посреди — Кизия, в темных очках, строгая, совершенно спокойная.

«Вы принимаете успокоительное? Виделись вы с Люком Джонсом после суда? Вы были… Вы будете… Почему?» Она не произносила ни слова, только отрицательно качала головой, — мол, «мне нечего сказать. Комментариев не будет».

Алехандро ничем не мог ей помочь. Она продолжала сидеть, наклонив голову, будто оттого, что на них не смотрела, они могли исчезнуть. Вдруг она встала:

— Достаточно, я думаю, мне нечего сказать. — Теперь она произнесла это вслух.

Засверкали вспышки фотоаппаратов. Охранники поспешили ей на помощь: репортерам было предписано ждать на улице — они мешали нормальной работе. Даже заключенные прекратили разговоры с посетителями и взирали на толпу вокруг Кизии, на всю эту суматоху.

Охранник отозвал ее к столу. Фотографы и репортеры неохотно разошлись. Алехандро последовал за ней, осознав вдруг, что с момента, как все это началось, он не вымолвил ни слова — растерялся. Ему никогда не приходилось попадать в такую ситуацию, а она справилась с этим прекрасно. Это его удивило. Она не проявила никаких признаков паники. Но ведь для нее это не ново.

Старший охранник предложил им сопровождение, когда они будут выходить. Они спустятся на лифте прямо в полицейский гараж, где их будет ждать такси. Алехандро подпрыгнул от радости, услышав это. Кизия с благодарностью приняла предложение. Она побледнела, руки ее дрожали. Атака фотографов сделала свое дело.

— Как вы предполагаете, могу я видеть мистера Джонса приватно, где-нибудь здесь?

Ее быстро покидала решимость отказаться от особых привилегий. Любопытная толпа начинала досаждать не меньше, чем репортеры. Но ее просьба была отклонена. Тем не менее одному из молодых охранников поручили находиться рядом.