Женщина из шелкового мира - Берсенева Анна

— Но какое же у меня право? — пролепетала ошеломленная Мадина. — Откуда оно у меня?

— От природы. От Бога, если тебе так больше нравится. Оно тебе дано вместе с умом и красотой.

Отблески сверкающих над галереей огоньков мелькали у Ольги на лице. Наверное, это они придавали ему странное, тревожное, вдохновенное выражение. Или не они?..

Это было выражение очень сильной, очень глубокой уверенности в каждом своем слове. И Мадина невольно поддалась этой уверенности.

— Но ведь… — начала было она.

— Квартира, в которой ты живешь, теперь оформлена на меня, — оборвала ее Ольга. — Я этого потребовала, а Аркадий ради искупления вины был на что угодно готов, не только на такую ерунду. Так что освобождать жилплощадь тебе теперь незачем.

— Но что же я буду делать? — все же сказала Мадина. — В библиотеке работать? Я не хочу. А больше я ведь ничего и не умею.

— По уму, так ты вообще не должна работать, — усмехнулась Ольга. — Ты должна читать книжки, вести неторопливые беседы с приятными людьми, сидя где-нибудь на солнечной веранде, путешествовать и размышлять о прекрасном. И ты опять-таки имеешь на это право просто по своим врожденным способностям. Не так уж много на свете людей, которые такими способностями обладают. Но жизнь, к сожалению, устроена не по уму. Поэтому до тех пор, пока не появится на горизонте мужчина, готовый тебя содержать… — Заметив Мадинин протестующий жест, Ольга поморщилась. — Ну что ты распрыгалась? — сказала она. — Да, тебя должен содержать мужчина. Не вижу в этом ничего постыдного. Они для того и существуют со своими глупыми деньгами, чтобы содержать таких женщин, как ты. Между прочим, они и сами ничего против этого не имеют. Да они таких чмошниц содержат, что тебя сам Бог велел! В общем, пока не появится соответствующий мужчина, можешь работать у меня в галерее.

— Как это? — изумленно спросила Мадина. — Кем?

— Какая разница, как мы это назовем, — пожала плечами Ольга. — Придумаем что-нибудь. Будешь организовывать диких художников в человекоподобное сообщество. Выставками будешь заниматься, прессой, мало ли чем еще.

— Но я же не умею! — воскликнула Мадина. — Я ничему такому не училась, я этого не знаю!

— Неужели? — усмехнулась Ольга. — Ничего, научишься. Дело нехитрое, можешь мне поверить. То, что они считают искусством, штука вообще сомнительная. За редким исключением — чистейшее шарлатанство. Но тебе в этом разбираться не придется. Я же говорю: ты будешь организовывать процесс. Потому что у меня, Мадо, интерес ко всему этому пропал. — Эти последние слова она произнесла совсем другим тоном: нисколько не воодушевленным, наоборот, усталым и простым. И добавила: — Но надо же занимать в этой жизни какое-то место. А новое для себя отвоевывать — запал уже не тот. Так что галерею закрывать я не собираюсь. А собираюсь передать часть дел тебе. Наконец-то такси! — вдруг воскликнула она, взглянув Мадине за спину. — Надоели душеспасительные разговоры. Я уже до костей промерзла. Езжай, переваривай впечатления. Завтра подробности обсудим.

И, торопливо помахав рукой на прощанье, Ольга скрылась за стеклянными дверьми своей сверкающей галереи.

В ту ночь Мадина долго не могла уснуть. Волнение, недоумение, любопытство — вся чувственная палитра, которая создается широко распахнутым будущим, переливалась в ее сознании. Даже тревога, которая в этом смешении чувств присутствовала тоже, была заманчива.

«Конечно, это нетрудно, — вспоминая сегодняшний вечер, думала Мадина. — Ольга права: художники всё выдумывают о том, что делают. Ну, может, не совсем всё, но больше половины точно. Эта елка из водопроводных труб! — Она вспомнила незамысловатое сооружение, установленное у входа в выставочный зал; ржавые трубы, из которых оно состояло, были скреплены ржавой же проволокой. — Фотографии, те, с нотами на проводах, правда, были оригинальные. Но ведь только оригинальные, не больше».

Эта мысль ее успокоила. Вернее, придала уверенности в собственных силах.

«Да и во всем остальном Ольга права, — думала она дальше. — Я же понимаю, почему колеблюсь. Потому что считала, что жизнь стоит на твердых основах, я с детства такую только жизнь и видела, и думала, другой она не бывает, не должна быть. А она оказалась совсем другая. Ничего в ней незыблемого нет. Любовь, близость, не то что близость даже — соединенье полное… А потом — „я к этому не готов, и я этого не хочу“. А потом и вообще — ничего „этого“ и нет, оказывается. Не судьба. Так к чему же цепляться за прежние призрачности? Пусть все будет, как она сказала! Как там она сказала? Читать книги и беседовать с приятными людьми на солнечной веранде? Да, пусть все так и будет».

Мадина улыбнулась решительности своих мыслей. Как будто эта мифическая веранда уже приветливо открывалась перед нею в ярких солнечных лучах! А не лепился к оконным стеклам мокрый снег позднего ноября.

Под мелькание заоконного снега веки ее стали потихоньку тяжелеть, смыкаться.

«Да-да… — медленно проплыло у нее в голове. — Да, так… И вот…»

И вот они с Ольгой ехали по омытой утренним дождиком, по-летнему пустой Москве, машина легко несла их к выезду из города, и не было у Мадины в сердце ни тревог, ни сомнений.

Ничего в нем не было, в ее сердце. Оно было пусто и свободно.

Гольфом Ольга увлеклась недавно. Мадина ее увлечения не разделяла, но в гольф-клуб с ней иногда ездила. Причина была в одном: общение с безбашенными художниками, среди которых теперь проходила ее жизнь, в больших количествах утомляло, и хотелось общения совсем другого, размеренного, даже респектабельного. Правда, Ольга утверждала, что респектабельность бывает в Англии, а среди родных осин — только ее имитация, но Мадина считала, что если никто рядом с тобой не напивается в хлам, не пристает к окружающим с требованием немедленно восхититься его гениальностью, не грозится отрезать себе ухо, как Ван Гог, то и это уже немало.

Она довольно быстро разобралась в укладе богемной жизни, и нельзя сказать, чтобы этот уклад показался ей совершенным. Забавным — да, но не более.

А здесь, в гольф-клубе «Ноговицыно», царил совсем другой жизненный уклад.

Вдалеке неторопливо ходили по изумрудной траве фигурки в белом, гулко стучали клюшки, бегали по полю мальчики, подающие игрокам мячики; как-то они назывались по-английски, эти мальчики, но Мадина их название позабыла.

Среди далеких белых фигурок бродила по полю и Ольга. А Мадина сидела под белым зонтиком за одним из белых же столиков, которые стояли на клубной веранде, и пила освежающую смесь трех цитрусовых соков со льдом. Чувствовала она при этом такой покой, какой, наверное, могла бы чувствовать лишь в нирване, если бы являлась последовательницей Будды.