Нью-Йорк – Москва – Любовь - Берсенева Анна

Про Тима Алиса не знала, великий он человек или не великий, да это ее и не волновало. Но то, что он является кем-то необыкновенным, она знала наверняка. Хотя и не могла бы внятными словами объяснить, почему.

Она сидела с ногами на диване, куталась в плед, хотя ей давно уже было не холодно, а жарко, и смотрела на него так, словно увидела впервые.

Он сидел на стуле у стола, смотрел на нее яркими, как скол камня, глазами, и Алиса понимала, что он тоже, как она от него, не может оторвать от нее взгляда.

Он поднялся со стула, подошел к дивану и присел на корточки у Алисиных ног. Руки у него были даже не теплые, а просто горячие – Алиса через плед почувствовала их жар.

– У тебя глаза, как лампочки, – сказал он. – Ты смотришь, и мне хорошо.

– А у тебя руки, как костер, – сказала она.

– Больно?

– Нет. Хорошо.

Его ладони лежали на ее коленях. Это в самом деле было невозможно хорошо. Так хорошо ей не было никогда в жизни. Как странно!

– Хорошо, что тебя не убили, – сказал он.

– Хорошо, что тебя тоже, – кивнула она.

Этот разговор трудно было назвать умным или хотя бы просто разумным. Но более важного разговора Алиса в своей жизни не помнила.

– Ты любимая, – сказал Тим. – Бывает же такое?..

– Бывает, – ответила Алиса.

Хотя в ее жизни такого не бывало никогда.

Она подалась вперед, чтобы положить руки Тиму на плечи. Плед упал с ее плеч на пол. Его плечи вздрогнули под ее ладонями, как вздрагивали под его ладонями ее колени. Как будто общая волна прошла по их телам, сообщив им единый трепет.

Свет в башенке выключался почему-то на полу. Лежа на кровати рядом с Алисой, Тим опустил руку, и комната погрузилась во мрак, как будто он был волшебником.

– Почему ты не спишь? – Алиса приподнялась на локте и заглянула в его лицо. – Уже ночь.

– А ты почему?

– Но я ничего сегодня не делала, а ты работал. И устал.

– С чего ты взяла, что я устал?

– С того, что у тебя было усталое лицо, еще когда мы ехали в такси. Когда много работаешь днем, вечером всегда бывает такое лицо, я знаю.

– Ну, может, в такси так оно и было – усталый был. А сейчас нет. И спать не хочется.

– И мне не хочется.

Тим повернулся на бок, прижал Алису к себе и стал целовать. Это было самое правильное занятие, которое можно придумать, когда не хочется спать. Да и когда хочется, тоже. Хотя вряд ли он придумывал его специально: в нем не было ничего нарочитого.

Алисины глаза давно привыкли к темноте, и она видела его лицо так отчетливо, будто за окном стоял белый день. Та нервность, о которой он говорил, что любит ее в конях, очень чувствовалась в нем самом. Твердая линия, очерчивающая его лицо – висок, скулу, подбородок, – словно рукою была проведена, и это была очень талантливая рука, потому что линия была совершенна.

Алиса осторожно провела рукой по этой совершенной линии, и в глазах у нее сразу потемнело, хотя свет в комнате ничуть не изменился – ночь по-прежнему стояла за окном.

Во всем его теле не было ни одного изгиба, прикосновение к которому не вызывало бы в Алисе той высокой волны желания, которая поднялась в ней, когда она впервые положила руки ему на плечи. И по тому, как вздрогнуло сейчас его тело, она поняла, что эта волна по-прежнему остается для них общей.

Он во всем как-то… не совпадал с собою. И в том, как целовал ее и любил, не совпадал с собою тоже. Потому что в его поцелуях, в прикосновениях его рук к ее лицу была одна только нежность, но в том, как горело его тело, прижимающееся к ее телу, нежности не было, а была одна только страсть, такая же голая, как их тела.

Ночь шла уже к излету, и это прикосновение, страстное и нежное, повторялось не в первый раз. Но повторения не было в нем, как не было повторения в движении ночи к рассвету, и морозный узор на окне не повторялся ни одной своей причудливой веточкой, и свет уличного фонаря прочерчивал по подушке новую линию каждый раз, когда фонарь колебался от ветра, и тело Тима каждый раз по-новому оказывалось в Алисином теле… Это не было обычным разнообразием – это было сродни жизни как она есть. С Алисой никогда такого не было, но, когда это происходило теперь, ей казалось, что так оно и было с нею всегда. Даже прелесть новизны не могла быть важнее этого чувства – правильности жизни, верности и вечности ее начал.

Да и просто хорошо ей было с ним! До боли хорошо, до стона, до вскрика и до той самой тьмы в глазах, которая то исчезала, то проявлялась снова, хотя в комнате ничего не менялось.

Кажется, они что-то и говорили еще друг другу в минуты полного, без помех слияния. Это были те слова, значение которых невозможно объяснить постороннему.

Когда этот, неизвестно который по счету, всплеск страсти снова сменился одной только нежностью, Алиса сказала:

– Ты знаешь, что я подумала? Невозможно объяснить, почему так важно то, что мы с тобой сейчас говорили. Мне казалось, всегда можно объяснить, что важно, а что, например, не очень. А оказывается, не всегда. Это очень глупо – то, что я говорю?

– Совсем не глупо. – Он провел рукою по ее волосам, и они ответили его ладони чуть слышным электрическим потрескиванием. – Ты не обижайся, но это не тебе первой в голову пришло.

– На тебя не обижаться? Я не обижаюсь, – улыбнулась Алиса. – А откуда ты знаешь, что это еще кому-нибудь пришло в голову?

– Из-за стихов. «Есть речи – значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно». Это очень простая мысль, – словно извиняясь, объяснил он. – Но это такая простота, в которую весь мир, очень сложный, свернут, как в пружину. А такие мысли можно без пошлости передать только в стихах.

– Это первая реальность, да? – спросила Алиса.

– Да. Ты запомнила про первую реальность? – удивился Тим.

– Конечно. Я все запомнила, что было в ту ночь. А ты разве нет?

– Я тоже все запомнил. И только сегодня понял, почему.

– А почему? – с интересом спросила она. – Скажи, Тим!

– Но это же очень просто. – Ее голова лежала на его плече, и она виском почувствовала, как он улыбнулся. – Потому что я тебя люблю.

Он сказал это в самом деле очень просто, внешне спокойно, но вслед за этими его словами Алиса точно так же, виском, почувствовала, как напряглось все его тело. Это было очень важно для него – вот это, что он так непафосно сказал, он не мог этого не сказать, но все-таки боялся, что ее реакция вступит в противоречие с его словами…

Алиса молчала. Она никогда не произносила этих слов сама и никогда ни от кого их не слышала. В них была та несдержанность чувств, которая во всей ее жизни считалась почти неприличной.

Во всей ее прежней жизни.

– У меня мало слов, – тихо и растерянно сказала она. – Я никогда не думала, что знаю так мало слов…