Нью-Йорк – Москва – Любовь - Берсенева Анна

Он рассердился на себя за это дурацкое опереточное сравнение. Какие кастаньеты, при чем они к его жизни, к Алисе? Он не удивился, что подумал о своей жизни и об Алисе как о чем-то едином. Хотя, наверное, этому следовало бы удивиться, потому что он не знал об Алисе ничего. Кто она, чем занимается, почему оказалась в Москве, надолго ли… Когда он подумал «надолго ли», то вздрогнул, теперь уже не от жара желания, а от холода действительности.

Надолго, ненадолго, какая разница? Ясно, что не навсегда. Это слово – «навсегда» – почему-то засело у него в сердце. Это было то, что определяло его тягу к Алисе. Но как же странно это было, как необъяснимо!

Тим не считал себя записным ловеласом – это состояние казалось ему довольно скучным, – но и на отсутствие в своей жизни женщин пожаловаться не мог. Их к нему интерес не вызывал у него самоупоения, потому что он понимал: в силу избранной в ранней юности специальности он просто попал в ту среду, где женщин гораздо больше, чем мужчин. Филфак ведь абсолютно девичий факультет, и школа, в которой он работал год после университета, состояла из женщин на три четверти, если не больше, и дело было даже не в их количественном преобладании среди учителей, а в том, что они определяли своими взглядами всю школьную жизнь.

Большое число женщин вокруг было удобно, потому что позволяло не превращать собственную жизнь в постоянный поиск необходимого телесного удовлетворения. Но это было и как-то уныло, потому что быстро создало ощущение исчерпанности. Тим не понимал, почему считается, что для творчества необходим тот заряд, который дает новая женщина. Это утверждение казалось ему расхожей пошлостью, примитивным штампом; он морщился, когда слышал его от кого-нибудь из коллег, то есть от людей, пишущих стихи.

Правда, весь последний год Тим этих людей не видел, следовательно, и расхожих пошлостей не слышал. Ему стало легче на душе, когда он перестал их видеть. При мысли о том, что он является одним из них, становилось не по себе.

В Опалихе он вышел на платформу один и только тут сообразил: да ведь мороз трескучий стоит, кому ехать в дачные места, пусть и старые, давно освоенные и обустроенные? Он никогда не обращал особого внимания на холод, но от нынешнего даже его пробрало.

Он свернул на тропинку, ведущую от платформы к конюшням. Тропинка была протоптана узко: конюшни считались элитными, никто, кроме конюхов, не приезжал сюда на электричке.

Последней перешедшей из ночи в утро звездой стояла прямо над тропинкой Венера, очень низко, и сияла ярким светом.

«Да вот ведь какие у нее глаза!» – Тим даже приостановился, будто, взглянув на эту яркую утреннюю звезду, наткнулся на какое-то препятствие.

Это неожиданное открытие – что Алисины глаза светят как звезды – показалось ему таким ошеломляющим, что он тихо засмеялся, стоя с закинутой головой посреди пустынного заснеженного поля.

«О, если бы я только мог, хотя отчасти, я написал бы восемь строк…»

Об этом можно было написать только восемь строк или даже меньше. Алиса вся была одна взрывающая сердце строка. Она манила к себе созвучья, рифмы, стягивала к себе мирозданье.

– Что же это такое? – вслух сказал Тим. Он расслышал растерянность в собственном голосе. – Что же с этим делать?

Пока он был с нею – вечером, ночью, утром, – пока целовал ее, спал, держа ее в объятиях, пил холодный крепкий чай из ее чашки, никаких подобных мыслей у него не возникало. Но теперь, когда ее не было рядом, все связанное с нею стало недоступным, как утренняя звезда.

От этого свихнуться было недолго! Тим помотал головой и, ускоряя шаг, пошел к темнеющим в утреннем сумраке конюшням.

Перед проходной выяснилось, что он забыл пропуск. К счастью, охранник Николай, который дежурил сегодня, работал давно и не стал демонстрировать сугубую принципиальность.

– Ладно, начальства все равно нету. Небось жеребцов не своруешь, – вяло махнул рукой он. – Колотун-то какой, а? Может, и не приедут сегодня кататься-то.

Тим знал, что дети из интерната для инвалидов приедут обязательно. Круг их возможностей был так ограничен, что вот эта возможность – ездить на лошадях – не могла для них зависеть от такой ерунды, как погода. Тренер, приезжавший вместе с детьми, давно уже привлек Тима к занятиям с ними, и это было лучшее, что он знал в жизни.

Что знал до сегодняшней ночи.

Тим снова помотал головой, будто отгоняя от себя навязчивое видение. Но отгонять от себя видение Алисы совсем не хотелось. Да она и не исчезала, Алиса, – в теплой полутьме конюшни ее глаза светили еще ярче.

Он вспомнил, как вчера она похлопала коня по шее, и тот сразу ответил ей живой готовностью к общему существованию. Тим ведь и узнал ее вчера по тому, как она подошла к коню. Хотя никакого коня в ночь, когда они встретились впервые, не было и помину, да и голова у него в ту ночь болела от ударов так, что он видел перед собою не женщину, а сноп искр.

Он любил одинокую утреннюю работу и всегда приезжал раньше, чем другие конюхи. Кони пофыркивали, приветствуя его и ободряя, собственное тело, промерзшее в электричке, наливалось теплом и силой, и работа казалась нетрудной.

Да она вообще-то и была для него нетрудной: физическое усилие так же мало затрудняло его, как острый после ночи запах конского навоза и тяжесть мешков, из которых он насыпал корм.

Во всем этом не было ни капли насилия над собой. И какая же в таком случае могла быть в этой работе тяжесть?

– Что так рано сегодня, Тимофей Игнатьевич?

Насмешливый певучий голос прозвучал так неожиданно, что Тим чуть не выронил из рук вилы.

«Что ж Николай сказал, начальства нету?» – сердито подумал он.

Начальство стояло перед ним во всей своей красе, причем красе в прямом смысле слова. Более совершенная красота, чем у Ольги, была, пожалуй, только у мамы. Они и характером были похожи; впрочем, женщины, которым приходится руководить людьми, наверное, все похожи характером. Но если мамино руководство на Тима не распространялось, то Ольга в самом деле являлась его главной начальницей: три месяца назад она купила эту конюшню. И ровно три месяца Тиму приходилось терпеть каждый ее приезд в Опалиху как тягостную неловкость. То, что сегодня она приехала совсем рано, когда еще не собрались даже работники, многократно эту неловкость усиливало.

– Работы много, Ольга Леопольдовна, – сказал Тим.

– А доброго утра пожелать? – усмехнулась она. – За работой некогда?

«Сама небось не пожелала», – подумал он, но, сдержавшись, произнес:

– Доброе утро.

Сдержанность была необходима: не хватало еще потерять работу из-за начальственных капризов! В том, что Ольга способна на подобный каприз, Тим не сомневался. Она была то, что называлось селф-мейд-вумен, но по отношению к ней он считал более точным простое определение «из грязи в князи». Не столь давние времена, когда она держала киоск на оптовом рынке, определяли все ее поведение.