Нью-Йорк – Москва – Любовь - Берсенева Анна

– Но врач ведь не успеет, Кевин, – всхлипнула Эстер. – Что же делать?

– Ничего страшного. Мы обойдемся без врача.

– Ну да. – Эстер улыбнулась сквозь слезы. – Когда Звездочка рожала, ты же справился сам!

– Вот именно. – Он положил руки ей на живот, и боль утихла совсем. – А Звездочка ведь у нас старая кобылка, не то что ты.

– Я тоже старая кобылка… – пробормотала Эстер.

Но тут же ей стало не до размышлений о собственном возрасте. Она почувствовала, как ребенок снова рванулся из ее тела.

– Кевин! – воскликнула она. – Держи меня за руку, пожалуйста! Или не за руку… Просто держи меня, помоги мне!

– Вообще об этом не думай. – Его голос прозвучал так, что успокоился бы смерч. – Я тебе помогу. Все будет хорошо.

Сказать, что все происходящее с нею хорошо, Эстер все-таки не решилась бы. Она металась на сбившейся постели, ноги скользили по простыне, она не могла толком упереться в эту неподходящую поверхность… Кевин гладил то ее живот, то колени, она тужилась, выталкивая из себя ребенка… Ей казалось, это будет длиться вечно!

И вдруг она услышала внутри себя какой-то странный хлюпающий звук. Что-то выкатилось из нее, выкатилось легко, плавно, как яйцо из курицы. Ей стало смешно оттого, что она подумала про себя как про курицу, и она засмеялась.

– Ну вот, – сказал Кевин, – зря ты боялась. Ты родила, любимая моя! Ты родила мне дочку!

– О-ох… – выдохнула она. – Как же я перепугалась! – И встревоженно спросила: – А почему она молчит? С ней что-то не так?

Она попыталась приподняться, чтобы разглядеть ребенка, которого Кевин держал у нее между ног.

– С ней все в порядке, – сказал он. – Просто у нее, наверное, будет робкий характер.

Эстер засмеялась снова и сразу почувствовала, что из глаз у нее хлынули слезы.

– В кого же у нее может быть робкий характер? – сквозь этот смех и эти слезы спросила она.

– Сейчас я перережу пуповину и займусь ею, – сказал Кевин. – А ты полежи спокойно. Еще ведь не все кончилось.

Он завернул ребенка в простыню, положил на широкий стол, стоящий в углу спальни, и вернулся к Эстер. Она не удивлялась тому, как точно и правильно он все это делает. За столько лет жизни с ним она привыкла, что в кромешной темноте, в которой он живет, Кевин делает все вернее и лучше, чем она в своей зрячести.

Да он и не жил во тьме. От его рук исходили свет и чудо, и к этому она тоже почти привыкла.

– Обними-ка меня за шею, – сказал он. – Я на минутку положу тебя на пол и перестелю постель. Вода греется. Потом я обмою малышку.

– Ох, Кевин! – улыбнулась Эстер. – А я ведь даже не думала, что это произойдет так… просто.

– Но это же хорошо, что ты родила. Что хорошо, то всегда происходит просто.

– Хорошо, что ты этого не видел, – пробормотала Эстер, оглядывая свои залитые кровью ноги. Восход летом был ранний, поэтому, хотя Кевин не зажигал свет, она уже могла их разглядеть. – Неприглядное, скажу тебе, зрелище! Ты, наверное, не захотел бы меня больше никогда, если бы увидел, на что я похожа.

– Вряд ли, – улыбнулся он. – Мне трудно представить, чтобы я тебя не захотел.

Девочка наконец закричала, вернее, запищала, тоненько и в самом деле робко.

– Дай же ее мне! – попросила Эстер. – Я ведь ее еще даже не видела.

Кевин взял ребенка и положил рядом с нею на кровать. Глаза у девочки были закрыты, красное сморщенное личико складывалось в короткие гримаски. Эстер смотрела на нее с недоумением.

– Как ты ее назовешь?

Кевин пришел из кухни. В руках у него был чан с теплой водой.

– А как ты хочешь?

– Но это же ты ее родила. – Он развернул малышку и стал осторожно обмывать ее, держа на руке над чаном. Она висела у него на руке покорно и как-то вяло. – Назови, как тебе нравится.

– Давай назовем ее Ксенией, – вздохнув, сказала Эстер. – Пусть будет счастлива.

– Ксенни? Красиво. Это русское имя?

– Да.

– Ты сделала меня счастливым. – Он наклонился над кроватью и прижался щекой к ее щеке. Его голос дрогнул, впервые за все это время. – Каждый день моей жизни, и сегодня снова… Поспи немного. Молоко у тебя еще не прибыло. Я побуду с ребенком.

«Может, это просто от того, что она родилась так неожиданно? – растерянно подумала Эстер. – Может, я просто не успела это осознать, а потом стану относиться к ней… иначе?»

Она проводила взглядом Кевина, который, нежно прижимая к себе девочку, уносил ее из спальни, и, вздохнув, закрыла глаза.

Эстер проснулась от доносящихся с улицы голосов.

«Уже утро? – мелькнуло у нее в голове. – Или вечер? Я, наверное, сутки проспала! А ребенок?»

Она приподнялась на постели. Голова сразу закружилась, она снова упала на подушку. Но тут голоса стали громче, и она расслышала, о чем говорят за окном.

– Ты пьян, Преснелл. – Это был голос Кевина. – Иди проспись, и я забуду, что ты тут плел.

– А я не для того сюда пришел, чтоб ты забыл это, Давенпорт!

Язык у Рэя Преснелла, здоровенного детины с соседнего ранчо, в самом деле заплетался, но при этом все же было понятно, что он не просто несет что-то спьяну, а говорит вполне осмысленно. Эстер села на кровати, поморщилась от боли, которая сразу заворочалась у нее в животе, и потихоньку спустила ноги на пол.

– Мне плевать, для чего ты пришел! – Голос у Кевина сделался стальным. – Убирайся к черту, пока я еще позволяю тебе это сделать.

– Если б ты был зрячий, я бы сказал, чтоб ты протер глаза! – заревел Преснелл. – У тебя под боком живет шпионка, а ты не замечаешь!

– Ты слишком долго пьянствуешь, Рэй, – усмехнулся Кевин. – Времена, когда в каждом русском видели коммуниста, давно прошли.

Эстер прошла через просторную гостиную, вышла в прихожую и остановилась, прежде чем шагнуть на веранду, где стоял Кевин. У нее снова закружилась голова, иначе она, конечно, не помедлила бы.

О чем говорит придурок-сосед, было ей понятно. Соседи вообще не любили ее и, она знала, охотно сплетничали у нее за спиной. Но одно дело, когда эти сплетни вертелись вокруг ее излишней, на их взгляд, заносчивости, и совсем другое, когда они приобретали мрачноватый характер.

Несмотря на союзничество России и Америки во время Второй мировой, после войны любому русскому легко было оказаться здесь, в Америке, под подозрением. Эстер знала из писем, которые время от времени присылала ей из Голливуда Анна Стен, что, например, режиссер Борис Мороз сидит в тюрьме за шпионаж в пользу СССР…

Но услышать подобные бредни в свой адрес, да еще в техасской глуши, Эстер пришлось впервые! Или просто муж не рассказывал ей о них?

– Позови ее, Давенпорт, позови, и пусть она ответит, прямо глядя мне в глаза: неужели она не отсылает на свою бывшую родину каких-нибудь секретных писем? Зачем она ездила в Нью-Йорк три раза подряд за последние полгода? Скажешь, пошляться по театрам?