Фрагменты речи влюбленного - Барт Ролан

1. Шарлотта мало выразительна; это убогий персонаж сильного, мучительного, пламенного спектакля, поставленного субъектом Вертером; милостивым решением сего субъекта вполне бесцветный объект помешен в центр сиены, и там его обожают, окуривают фимиамом, атакуют, осыпают речами и молитвами (и, быть может, — исподтишка — поношениями); прямо-таки важная голубка, неподвижная, напыжившаяся под своими перьями, вокруг которой вьется ошалевший самец. Стоит мне, как при вспышке молнии, вдруг увидеть другого в облике бездеятельного, будто чучело, объекта, как я переношу желание с этого упраздненного объекта на само мое желание; желаю я свое желание, а любимое существо теперь уже не более чем его пособник. Я воодушевляюсь при мысли о столь великом предприятии, которое оставляет далеко позади себя послужившую мне для него предлогом личность (по крайней мере так я себе говорю, счастливый, что возвысился, принизив другого): я жертвую образом ради Воображаемого. И если наступит день, когда мне нужно будет решиться на отказ от другого, то острая скорбь, которая меня тогда охватит, это скорбь по самому Воображаемому: я дорожил этой структурой и оплакиваю утрату любви, не того или той. (Я хочу туда вернуться, как затворница из Пуатье к себе в малампийскую пустыню.)

Вертер, Жид

2. И вот, стало быть, другой упразднен под гнетом любви; из этого упразднения я извлекаю несомненную выгоду; как только мне грозит случайная рана (например, мысль о ревности), я заставляю ее раствориться в абстрактном великолепии любовного чувства; я успокаиваюсь, желая того, кто, будучи отсутствующим, больше не может меня уязвить. И тут же, однако, страдаю, видя другого (любимого) столь приуменьшенным, редуцированным и как бы исключенным из возбуждаемого им чувства. Я чувствую себя виновным и упрекаю себя, что его покинул. Происходит переворот: я стремлюсь его разупразднить, я вновь вынуждаю себя страдать.

Куртуазия

Неподатливое

УТВЕРЖДЕНИЕ. Наперекор и вопреки всему субъект утверждает любовь как Ценность.

1. Вопреки всем трудностям моей истории, вопреки неудобствам, сомнениям, разочарованиям, вопреки побуждениям со всем покончить я не перестаю внутренне утверждать любовь как ценность. Я выслушиваю все аргументы, используемые самыми разными системами, дабы разоблачить, ограничить, зачеркнуть, короче — принизить любовь, но продолжаю упорствовать: «Отлично знаю, но все же…» Недооценку любви я связываю с обскурантистской моралью, с несуразным реализмом, против которых водружаю реальность ценности: противопоставляю всему, что в любви «неприглядно», утверждение того, что в ней непреходяще. Это упрямство — не что иное, как уверение в любви; под согласным хором «благоразумных» причин любить иначе, любить лучше, любить, не будучи влюбленным, и т, п. слышится упорствующий голос, который длится чуть дольше: голос Неподатливости влюбленного.

Свет подчиняет любое начинание одной и той же альтернативе; альтернативе успеха или провала, победы или поражения. Я ссылаюсь на другую логику; я сразу, противоречиво и счастлив и несчастен; «преуспеть» или «провалиться» имеют для меня лишь несущественный, преходящий смысл (что не ас помеха неистовству моих горестей и желаний); воодушевляет меня, скрытно и настойчиво, отнюдь не тактика; я приемлю и утверждаю вне рамок истинного и ложного, удавшегося или неудачного; я удален от всякой целеустремленности, живу, следуя случайности (доказательством чему фигуры моего дискурса выпадают мне словно по броску игральной кости), Безбоязненно выступив навстречу приключению (тому, что со мной случается), я не выхожу из него ни победителем ни побежденным: я трагичен.

Пеллеас, Шеллинг^[215]

(Мне скажут: этот тип любви не жизнеспособен. Но как оценить жизнеспособность? Почему жизнеспособность обязательно Благо? Почему длиться лучше, чем сгореть!)

2. Этим утром я должен со всей поспешностью написать «важное» письмо — от которого зависит успех некоего предприятия; но вместо этого пишу письмо любовное — которое не отсылаю. Я с радостью забрасываю тусклые дела, рассудочные заботы, реактивные поступки, навязываемые светом, ради некоего бесполезного дела, которое исходит от неоспоримого Долга — Долга влюбленного. Я втихую совершаю безумные поступки; я единственный свидетель своего безумия. Любовь обнажает во мне энергию. Все, что я делаю, имеет свой смысл (стало быть, я могу жить и не тужить), но смыслом этим является неуловимая конечная цель; это лишь смысл моей силы. Перевернуты скорбные, преступные, печальные модуляции, все ответные реакции моей жизни. Вертер восхваляет свое собственное напряжение, утверждая его против пошлости Альберта, Рожденный из литературы, способный разговаривать, лишь используя ее затертые коды, я тем не менее один со своей силой, преданный своей собственной философии.