Двадцать лет спустя - Дюма Александр

Это был человек лет двадцати двух или трех, которого аскетическая жизнь делала на вид гораздо старше. Он был бледен, но это была не та матовая бледность, которая красит лицо, а какая-то болезненная желтизна. Его короткие волосы, чуть видневшиеся из-под шляпы, были светло-русые; бледно-голубые глаза казались совсем тусклыми.

– Позвольте вас спросить, – с обычной вежливостью обратился к нему Рауль, – вы священник?

– А вы зачем спрашиваете? – безразлично, почти грубо ответил монах.

– Чтобы знать, – надменно ответил де Гиш.

Незнакомец ударил мула пятками и продолжал свой путь.

Де Гиш одним скачком очутился впереди него и преградил ему дорогу.

– Отвечайте, – сказал он. – Вас спросили вежливо, а каждый вопрос требует ответа.

– Я полагаю, что имею право говорить или не говорить, кто я такой, первому встречному, которому вздумается меня спрашивать.

Де Гиш с великим трудом подавил в себе яростное желание пересчитать кости монаху.

– Прежде всего, – сказал он, – мы не первые встречные: мой друг – виконт де Бражелон, а я – граф де Гиш. Затем мы спрашиваем вас об этом вовсе не из прихоти: раненый, умирающий человек нуждается в помощи церкви. Если вы священник, я приглашаю вас из человеколюбия последовать за нами, чтобы помочь этому человеку. Если же вы не священник – тогда другое дело; предупреждаю вас из учтивости, которая, видимо, вам вовсе не знакома, что я готов проучить вас за дерзость.

Монах смертельно побледнел и улыбнулся так странно, что у Рауля, не спускавшего с него глаз, сердце сжалось от этой улыбки, как от оскорбления.

– Это какой-нибудь испанский или фламандский шпион, – сказал он, хватаясь за пистолет.

Быстрый, как молния, угрожающий взгляд был ответом Раулю.

– Так что же, – продолжал де Гиш, – вы будете отвечать?

– Я священник, – сказал человек.

И лицо его стало опять бесстрастным.

– В таком случае, отец, – сказал Рауль, вкладывая пистолет обратно в кобуру и принуждая себя говорить почтительно, – раз вы священник, то вам, как сказал уже мой друг, представляется случай исполнить свой долг. Сейчас должны принести встреченного нами раненого, которого мы поместим в ближайшей гостинице. Он просит священника. Наши слуги сопровождают его.

– Я поеду туда, – сказал монах.

И он ударил мула пятками.

– А если вы не поедете, – сказал де Гиш, – то, поверьте, наши лошади в силах догнать вашего мула. А мы можем велеть схватить вас всюду, где бы вы ни были. И тогда, клянусь вам, расправа будет коротка: нетрудно найти дерево и крепкую веревку.

Глаза монаха снова сверкнули, но и только. Он повторил опять: «Я поеду туда» – и двинулся по дороге.

– Поедем за ним, – сказал де Гиш, – это будет вернее.

– Я и сам хотел вам это предложить, – ответил Рауль.

И молодые люди направились вслед за монахом, стараясь держаться за ним на расстоянии пистолетного выстрела. Минут через пять монах оглянулся, как бы желая убедиться, следят ли за ним.

– Видите, – сказал Рауль, – как мы хорошо сделали, что поехали за ним.

– Ужасное лицо у этого монаха! – сказал де Гиш.

– Ужасное! – повторил Рауль. – В особенности его выражение; эти желтые волосы, тусклые глаза, эти губы, проваливающиеся при каждом слове, которое он произносит…

– Да, – сказал де Гиш, которого менее, чем Рауля, поразили эти подробности, потому что он разговаривал, в то время как Рауль занимался наблюдением. – Да, странное лицо. Но знаете, все эти монахи подвергают себя таким уродующим человека мучениям! От постов они бледнеют, бичевание делает их лицемерными, а глаза их тускнеют от слез: они оплакивают житейские блага, которых лишились и которыми мы наслаждаемся.

– Как бы то ни было, – сказал Рауль, – бедняга получит своего священника. Но, судя по лицу, у кающегося, право, совесть чище, чем у духовника. Я, признаться, привык к священникам совсем другого вида.

– Видите ли, – сказал де Гиш, – он из странствующих монахов, что просят милостыню на большой дороге, пока им не свалится приход с неба. По большей части это иностранцы – шотландцы, ирландцы, датчане. Мне иногда показывали таких.

– Столь же безобразных?

– Нет, но все же достаточно отвратительных.

– Какое несчастье для бедного раненого умирать на руках у подобного монаха!

– Положим, разрешение-то грехов идет не от того, кто его дает, а от бога, – сказал Гиш. – Но признаюсь, я предпочел бы умереть без покаяния, чем иметь дело с таким духовником. Вы согласны со мной, не правда ли, виконт? Я видел, вы поглаживали ручку вашего пистолета, словно вам хотелось размозжить ему голову.