Двадцать лет спустя - Дюма Александр

– Бред, – прошептал монах, качая головой.

Палач открыл глаза, сделал усилие, чтобы повернуться к молодому человеку, и схватил его за руку.

– Бред! – повторил он. – Вы говорите: бред! О нет, потому что именно вечером я бросил ее тело в реку, потому что слова, которые шепчет мне совесть, – те самые слова, которые я повторял в своей гордыне. Будучи орудием человеческого правосудия, я возомнил себя орудием небесной справедливости.

– Но как это случилось? Расскажите же, – попросил монах.

– Однажды вечером ко мне явился человек и передал приказ. Я последовал за ним. Четверо других господ ждали меня. Я надел маску, и они увели меня с собой. Мы поехали. Я решил отказаться, если дело, которого от меня потребуют, окажется несправедливым. Проехали мы пять-шесть миль в угрюмом молчании, почти не обменявшись ни одним словом. Наконец они показали мне в окно небольшого домика на женщину, которая сидела у стола, облокотившись, и сказали мне: «Вот та, которую нужно казнить».

– Ужасно! – сказал монах. – И вы повиновались?

– Отец мой, она была чудовищем, а не женщиной. Говорят, она отравила своего второго мужа, пыталась убить своего деверя, бывшего среди этих людей. Она незадолго перед тем отравила одну молодую женщину, свою соперницу, а когда она жила в Англии, по ее проискам, говорят, был заколот любимец короля.

– Бекингэм! – воскликнул монах.

– Да, Бекингэм.

– Так она была англичанка, эта женщина?

– Нет, она была француженка, но вышла замуж в Англии.

Монах побледнел, отер свой лоб и встал, чтобы запереть дверь на задвижку. Палач подумал, что он покидает его, и со стоном упал на кровать.

– Нет, нет, я здесь, – поспешно подходя к нему, произнес монах. – Продолжайте. Кто были эти люди?

– Один был иностранец, – кажется, англичанин. Четверо других были французы и в мушкетерской форме.

– Их звали?.. – спросил монах.

– Я не знаю. Только все они называли англичанина милордом.

– А эта женщина была красива?

– Молода и красива. О, прямо красавица! Я словно сейчас вижу, как она молит о пощаде, стоя на коленях и подняв ко мне бледное лицо. Я никогда не мог понять потом, как я решился отрубить эту прекрасную голову.

Монах, казалось, испытывал странное волнение. Он дрожал всем телом. Видно было, что он хочет задать один вопрос и не решается.

Наконец, сделав страшное усилие над собой, он сказал:

– Как звали эту женщину?

– Не знаю. Как я вам сказал, она была два раза замужем, и, кажется, один раз в Англии, а второй – во Франции.

– И она была молода?

– Лет двадцати пяти.

– Хороша собой?

– Необычайно.

– Белокурая?

– Да.

– С пышными волосами, падавшими на плечи, не так ли?

– Да.

– Выразительный взор?

– Да, она могла, когда хотела, смотреть так.

– Необыкновенно приятный голос?

– Откуда вы это знаете?..

Палач приподнялся на локте и испуганными глазами поглядел на смертельно побледневшего монаха.

– И вы убили ее! – сказал монах. – Вы послужили оружием для этих низких трусов, которые не осмелились убить ее сами! Вы не сжалились над ее молодостью, ее красотой, ее слабостью! Вы убили эту женщину?

– Увы! – ответил палач. – Я говорил вам, отец мой, что в этой женщине под ангельской наружностью скрывался адский дух, и когда я увидел ее, когда я вспомнил все зло, которое она мне сделала…

– Вам! Что же такое она могла вам сделать?

– Она соблазнила и погубила моего брата, священника. Он бежал с нею из монастыря.

– Твой брат бежал с ней?

– Да. Мой брат был ее первым любовником. Она была виновна в смерти моего брата. Не глядите на меня так, отец мой. Неужели я так тяжко согрешил и вы не простите меня?

Монах с трудом справился со своим волнением.

– Да, да, – сказал он, – я прощу вас, если вы мне скажете всю правду.

– Все, все! – воскликнул палач.

– Тогда говорите. Если она соблазнила вашего брата… вы говорите, она соблазнила его… если она была виновна, да, вы так сказали, она была виновна в его смерти, тогда, – закончил монах, – вы должны знать ее девичье имя.

– О боже мой, боже мой, – стонал палач, – мне кажется, что я умираю! Дайте скорее отпущение, отец мой, отпущение!

– Скажи ее имя, – крикнул монах, – и я отпущу тебе твои грехи!

– Ее звали… господи, сжалься надо мной, – шептал палач, падая на подушку, бледный, в смертельном трепете.

– Ее имя, – повторял монах, наклоняясь над ним, словно желая силой вырвать у него это имя, если бы тот отказался назвать его, – ее имя, или ты не получишь отпущения!