Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич

— Зато, практично, — Парфёнов отошёл к двери, вскрыл конверт и вынул листки бумаги, — читать иль как? Еле читаю, а тут мелко набисерено. Или поможешь мне?

— Не надо, — скис инженер, — влип я в мерзкую историю… Поверьте мне! Хочу честно работать и никаких писем больше не желаю получать. Поверьте!

— Выкладывай, — Игнатий схоронил листок в карман и сел рядом с геологом на койку, — выкладывай немедля, — он увидел, как у Пушнарёва мелко затряслись руки, — ну! Я жду. И подробно, без забывчивости.

— В Москве существует группа лиц, заинтересованных в концессии приисков…

— Ясно дело, кто им платит и чью волю исполняют?

— Группа Уркарта в Лондоне и парижская группа бывших владельцев золотых промыслов.

— Так-так, дальше!

— Я был внедрён сюда с целью дискредитации работы по добыче золота силами СССР, но поверьте, вскоре я понял, что выполняю глупейшую роль марионетки в чужих руках. Взвинчивание плана в три раза… В общем, меня принудил подписать этот документ один влиятельный человек треста.

— Кто?

— Я не доносчик. Это уж разбирайтесь сами.

— Ясное дело, Сенечкин.

— Хм, вы и это знаете, а простачком прикидываетесь.

— Так легче жить, паря. Гони дальше, мне страсть, как любопытно это всё слухать, прям, аж колотья пошли в хребтине. Ну?

— Не погоняйте меня — и так больно… ну что ж, видимо, пришла пора расплачиваться, — раздумчиво и грустно проговорил Пушнарёв и потянулся за кружкой воды.

— Ты не доносчик, старый ты паразит на теле рабоче-крестьянского государства. Вошь тифозная, — не сдержался Игнатий, — вот сволочи! Куда залезли. А? Натерпелись от этих воровских концессий при старых временах, и счас неймётся иностранцам обогатиться. Собирайся! Пошли!

— Куда?

— А как ты думаешь?

— К Горячеву?

— Конешно. Ты же сам человек не глупый и должен понимать, что эту язву надобно лечить немедля, пока зараза не расползлась.

— Страшно…

— Ничё-о… Было бы ишо страшней, коль всё открылось бы не по твоей воле. А раз ты сам хочешь помочь Советской власти, партия и народ учтут добровольное покаяние и помилуют, ясно дело, помилуют. Не трусись хоть, тошно глядеть. Айда!

— Дайте опомниться и взглянуть на то злополучное письмо. Что они ещё возжелали от меня. Дайте письмо.

— Ево не было вовсе. Ясное дело, сбрехал чуток.

— Как не было?!

— Да так, — Игнатий вынул из кармана и протянул свёрнутые листки накладных на получение продуктов, — ты уж извиняй, Пушнарёв, я малость тебя разыграл. Один раз видел, как ты опасливо сжёг в костре своё письмо, и размыслил, что это — неспроста.

— Но-о это же провокация и шантаж!

— Остынь, не духарись шибко-то. Твоя игра была куда страшней моей ребячьей шутки. Не прикидывайся. Пошли, браток, на суд Божий. Пошли. Знать, так судьбе угодно.

— Идёмте.

Игнатий осторожно поддерживал в темноте геолога под локоть и как ни в чём не бывало говорил о буровых и шурфовых разведках. Добравшись до здания ГПУ, Пушнарёв немного успокоился.

Горячев был на месте. Видимо, находилась ему и ночью работёнка. Когда часовой ввёл в кабинет двоих посетителей, Горячев грыз кусок сухой колбасы и недовольно проворчал:

— Не спится вам, мне бы ваши заботы. С чем заявились?

— Да вот, — хмуро кивнул на инженера Парфёнов, — после разговора с тобой решил посудачить вечерок со своим начальником. А он мне такое открыл, что волосья дыбом встали. Нескушный будет разговор, я тебя заверяю.

После первых слов Пушнарёва, Горячев жестом остановил инженера:

— Вы, Пушнарёв, не бойтесь, рассказывайте всё подробненько и с малейшими деталями. Раз явились с повинной. И молитесь Богу, что не привели вас сюда под конвоем, а ведь, совсем мало оставалось до такого дня.

Поначалу Пушнарёв говорил медленно, сбивчиво, но потом разговорился, и стенографистка едва успевала записывать его показания:

— Извольте, я процитирую на память некую резолюцию, принятую на одном из заседаний торгово-промышленного союза в Лондоне в двадцать втором году. Она устанавливает тактику борьбы конспиративного «центра».