Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

Переведя дух и вымучив благосклонную улыбку, она показала в дальний конец темницы, где едва виднелась крохотная осклизлая дверь, запертая на увесистый замок.

– А что там? – спросила она, и подтолкнула каллатийца, чтобы он шел впереди.

– Где – там? – недоуменно посмотрел на нее главный стражник; проследив за ее указующим перстом, он неожиданно всполошился: – Нет-нет, туда нельзя!

– Почему? – полюбопытствовала Ксено, вдруг ощутив, как внутренний жар опалил ее ланиты.

– П-приказ… самого спирарха… – запинаясь, пробормотал каллатиец. – Может, уже пойдем? – спросил он жалобно, указывая на выход.

– Нет! – отрезала Ксено. – Я желаю посмотреть, – тоном, не терпящим отказа, произнесла она и надменно посмотрела на съежившегося стражника.

– Ты слышал, что сказала госпожа? – угрожающе пробасил Калус. Ему надоело маяться безмолвным свидетелем разговора. – Вот, еще раз прочти. Тут все написано, – помахал он перед носом каллатийца пергаментом с печатью Гаттиона. – И поторопись, – добавил с угрозой, выпятив и так достаточно впечатляющую мускулистую грудь.

– А это за твои труды, – смягчилась девушка, и золотой статер скользнул в темную ладонь главного стражника.

– Ну… если так… – опасливо оглянувшись на приоткрытую дверь эргастула, каллатиец наощупь определил достоинство монеты и в восхищении засеменил к таинст-венной двери.

Замок был смазан недавно, и стражнику не пришлось испытывать терпение Ксено; тихо скрипнув, дверь отворилась, и в колеблющемся неверном свете, отбрасываемом факелом, она увидела одетого в лохмотья человека, прикованного цепью к стене. Он лежал на охапке соломы, поджав колени к подбородку, чтобы согреться. Узник даже не пошевелился, когда Ксено вошла в камеру. Можно было подумать, что он крепко спит, но его тяжелое, неровное дыхание и темные полосы на обнаженных участках спины, проглядывающие сквозь прорехи в одежде, предполагали несколько иную причину отсутствия внимания к нежданным посетителям.

Ксено вырвала факел из рук каллатийца и поднесла его поближе к недвижимой фигуре. Приглушенный крик, похожий на стон, вырвался из девичьей груди, и перепуганный Калус едва успел подхватить ее обмякшее тело – Ксено узнала Савмака и на какой-то миг потеряла сознание.

– Я ведь предупреждал! – вскричал главный стражник, в страхе заламывая руки. – Унеси ее отсюда, – с мольбой обратился он к борцу. – Если с нею что-нибудь случится, спирарх Гаттион повесит меня на первом попавшемся суку.

– Следовало бы… – рыкнул здоровяк, поднимая выпавший из рук девушки факел.

– Стой! – приказала Ксено и встала на ноги. – Держи и поди прочь отсюда, – с этими словами она швырнула к ногам каллатийца кошелек с монетами, на который он бросился, как коршун на перепелку.

– Иди-иди… – Калус вытеснил из его камеры и стал на пороге, широко расставив ноги. – Посторожи у входа, чтобы никто не помешал госпоже.

Ксено, не обращая внимания на грязный пол, опустилась на колени, достала из корзинки кувшин с вином, наполнила чашу и бережно подняв голову юноши, влила крепкий ароматный напиток сквозь запекшиеся губы. Не открывая глаз, Савмак сделал глоток, другой, а затем жадно выпил чашу до дна.

– Кто… это? – спросил он, с усилием подняв опухшие веки. – Мама? Ты… здесь?

– Нет, это… я, – дрожащим голосом ответила Ксено; она уже не могла сдержать слез, бурно хлынувших из ее прекрасных глаз.

– Ксено? – пробормотал юноша и, словно слепой, нащупал ее руку. – О, всемилостивейшая Апи, я брежу…

– Да, да, это я! – твердила рыдающая девушка, и сверкающие хрустальными искрами слезинки падали на изможденное лицо узника.

– Кгм… – напомнил о своем присутствии смущенный Калус. – Госпожа, я думаю, ему не помешает еще одна чаша… – с этими словами он помог усадить Савмака и с известной сноровкой повторил операцию с кувшином, проделанную чуть раньше Ксено.

Савмак пил вино медленно, врастяжку, ощущая, как с каждым глотком прибавляется сил. Глядя на юношу, Калус про себя вздохнул, и с вожделением вдохнул терпкий аромат дорогого заморского напитка.

– Помоги, – сказала ему Ксено, украдкой смахнула слезы, и начала снимать изорванную плетями куртку Савмака.

Юноша не сопротивлялся – он все еще не мог прийти в себя от изумления: появление Ксено в темнице было похоже на прекрасный сон, и он боялся лишний раз шелохнуться или произнести слово, чтобы не вспугнуть чудесное, невероятное видение. Он даже не вздрогнул от боли, когда Ксено промывала его израненную спину вином и смазывала следы от побоев оливковым маслом. И только когда изголодавшийся юноша покончил с припасенной предусмотрительной девушкой снедью, он наконец спросил, настороженно глядя на бледную Ксено: