Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

Ксено поняла. Вымучив ответную улыбку, она покорно опустила глаза, где зажегся опасный огонек.

– Так что привело тебя сюда? – между тем продолжал Перисад, пожирая взглядом мраморно-белые обнаженные руки гетеры, казалось, источающие неземное мерцающее свечение.

– Милосердие и человеколюбие государя Боспора известно не только в Ойкумене, но и в Элладе, – осторожно начала свою речь Ксено.

– Кгм… М-да… – смущенно прокашлялся царь и насторожился: по своему богатому опыту общения с другой половиной рода человеческого он достаточно хорошо знал, что когда вот так женщины мягко стелют, то спать приходится на жестком.

– И любая несправедливость, проявленная к поданным слугами его царского величества, больно ранит твое великодушное сердце, – проникновенно молвила девушка.

– Тебя кто-то обидел? – побледнел от внезапного гнева Перисад. – Если это так, клянусь всеми богами олимпийскими, он проклянет тот день, когда появился на свет!

– Нет-нет, о пресветлый царь! Речь идет не обо мне.

– Тогда… о ком же? – недоуменно уставился на Ксено царь.

– Надеюсь, ты не забыл недавние конные состязания?

– Да, – помрачнел Перисад. – Воспоминания лично для меня не весьма приятные… Впрочем, я доволен, – он просветлел лицом. – Праздник удался, а это главное. Граждане Пантикапея вкусили сладость великолепного, захватывающего зрелища, что в нынешние нелегкие времена подобно глотку божественного нектара.

– Ты тогда наградил и возвысил наездника-гиппотоксота, – гнула свое девушка. – Помнишь, о повелитель?

– Как же, как же, смелый воин, настоящий атлет, – оживился царь. – Достоин самых высоких почестей.

– Сейчас он их получает в царском эргастуле, – зло отчеканила Ксено.

– Почему… как? – удивление царя было совершенно искренним.

– А разве его не по твоему повелению заточили туда? – в свою очередь удивилась девушка.

– Неужто я похож на человека, который одной рукой дает, а второй отнимает? – ответил вопросом на вопрос Перисад. – Твой незаслуженный упрек, о несравненная Ксено, горек для меня, как степная полынь, – набычившись, он умолк, глядя в пол.

– Даже в мыслях я не хотела тебя обидеть, – воскликнула красавица и, как бы невзначай, коснулась руки царя узкой точеной ладошкой. – Тогда кто посмел без твоего высочайшего соизволения совершить сию несправедливость?

– В этом я разберусь сегодня же, – мрачно ответил Перисад, боясь шелохнуться и вспугнуть руку красавицы, приютившуюся на его смуглых дланях, как белоснежный мотылек. – Я так понял, что ты пришла просить за этого юношу, а выполнить любую твою просьбу для меня большая радость, – он поднял на девушку горящие вожделением глаза. – Гиппотоксот будет выпущен из эргастула и помилован, даже если он совершил совершенно немыслимое святотатство. В этом тебе мое царское слово, – царь говорил с запинками, его тело сотрясала крупная дрожь. – Коль мне выпало… счастье лицезреть тебя, о луноликая, я не могу не воспользоваться счастливым случаем, о котором только может мечтать любой мужчина Боспора. Приглашаю тебя сегодня вечером отужинать вместе со мной…

– Я приду… – покорно склонив голову, тихо ответила Ксено.

Она прекрасно понимала, что царь от своего не отступит. Будучи во всех других отношениях человеком мягким, добросердечным и уступчивым, Перисад с женщинами был напорист, крут и неистов, словно племенной бык. Отказ мог означать одно – Савмак будет гнить в эргастуле до конца своих дней. Царское слово и царская справедливость, увы, требовали ответных жертв…

Проводив Ксено, царь тут же послал гонца за спирархом Гаттионом. Он сразу сообразил, кто осмелился без его ведома заключить в темницу лохага гиппотоксотов.

Гаттион еще больше похудел и почернел лицом. Он был насторожен и старался не выдать встревоженности: этот срочный вызов к царю мог означать что угодно, в том числе и заключение в темницу, если Перисад узнал о его участии в заговоре. Уже на подходе к двери царских покоев спирарх едва не повернул обратно, завидев на страже необычайно большое количество телохранителей. Сателлиты подчинялись только повелителю Боспора и недолюбливали Гаттиона за его высокомерие и чрезмерную жестокость в обращении с нижестоящими по рангу. Поэтому спирарх не сомневался, что они с превеликим удовольствием переломают ему ребра еще по дороге в эргастул, если, конечно, царь прикажет взять Гаттиона под стражу.

Преодолев внезапный страх, спирах холодно ответил на довольно пренебрежительные приветствия телохранителей и с замирающим сердцем переступил порог комнаты приемов.