Авантюристы - Крючкова Ольга Евгеньевна

– Батюшка, так он у себя в опочивальне, отсыпаться изволит после вчерашнего. Пришли-с поздно…

– Ну-ну… Опять вдрибодан пьяный?

– Право, батюшка… – замялся лакей.

– Не юли, отвечай!

– Точно, так-с, вдрибодан…

– Прекрасно!

Назаров-старший поднялся с кресла и решительно направился в комнату сына. Тот лежал на кровати в сорочке и нижних панталонах, совершенно не обратив ни малейшего внимания на появление отца.

– Владимир!

Тот перевернулся на правый бок, смерил отца сонным взглядом, смачно зевнул и поинтересовался:

– Ну что ещё? Опять морали читать будите?

– Нет, даже не собираюсь.

Тимофей Васильевич сел на стул, что напротив кровати.

– Чего метать бисер перед свиньями!

– Так, стало быть, я – свинья?!

От возмущения Владимир даже сел на кровати.

– А кто же ты есть? Ты живёшь за мой счёт, пакостничаешь, пьёшь водку, бездельничаешь, таскаешься по публичным домам, дрыхнешь до двух часов дня. Все мои нравоучения пропускаешь мимо ушей.

Владимир кивнул.

– Лучше прикажите подать мне кофе в постель, голова болит.

– А это ты видел! – Назаров-старший сложил из пальцев кукиш и показал сыну, тот даже растерялся. – Так вот, я пришёл сказать тебе, что завтра в присутствии свидетелей и нотариуса я перепишу завещание на Григория Бекетова, моего племянника от родной сестры Анастасии Васильевны.

Владимир спрыгнул с кровати и подскочил к отцу:

– Как? Почему Бекетову?

– Потому, что надоело с тобой нянькаться. Продолжай пить дальше. Но денег от меня более не получишь и твои картёжные долги оплачивать я не намерен. И матери прикажу, что бы не давала тебе ни гроша!

– Дайте мне шанс, отец! – взмолился Владимир, понимая, что ситуация безвыходная и отец не шутит.

– И не подумаю! – отрезал тот. – И прочь с моих глаз! Собирайся и выметайся из моего дома, тебе здесь не место. Мать поплачет и успокоится, ничего переживёт.

* * *

Почти неделю провела Варвара в одной камере с двумя воровками, убийцей мужа и мошенницей. Они наперебой рассказывали свои истории. Варвара слушала их внимательно, но сама предпочитала помалкивать, но когда настала её очередь поведать сокамерницам душещипательную историю, она сказала:

– Оклеветал меня сын барина, часы золотые подбросил…

– Да-а-а, – сочувственно потянули женщины.

– Им всё можно, жирные свиньи, – заметила мошенница. – Трясти их надобно, чтобы деньги как перья из подушки летели. Эх, жаль, опять отправят в Сибирь. Но ничего и там приспособлюсь. Главное – верить в то, что говоришь, и остальные будут думать, что это – правда.

Варвара печально улыбнулась и свернулась калачиком на скрипучей провисшей койке.

– Не печалься, – попыталась ободрить её мошенница. – Ты – красива, мужики таких любят, хоть в Москве, хоть на каторге.

– Я не хочу на каторгу, – еле слышно сказала Варя и тихонько всхлипнула. – Я боюсь…

– Ничего, я первый раз тоже боялась, – ободрила мошенница. – Мне, почитай, семнадцать годков было, когда замели меня с моим напарником. Ему дали пять лет, а мне – три года. Я на суде всё отрицала, говорила, мол, не ведаю чего он делал – не грамотная я, премудростям не обученная. Вот он меня и использовал в своих целях.

– Это каких?

– Да векселя он подделывал искусно. Художником был, неудачником. А как познакомились мы с ним, словно голову потерял: всё, говорит, к ногам твоим брошу. Дурачок, а чего бросать-то было? Нечего… Кисточки, али краски свои? Да и только. Вот и родилась у меня мысль рисовать ассигнации, это он уж про векселя придумал. Делал он их точь-в-точь как настоящие, только опытный банкир определит. Я же одевалась понаряднее и шла в какой-нибудь небольшой банк, перед закрытием, часов в семь вечера. Суммы на векселях были небольшие, потому выдавали их мне быстро, без подозрений. Да только заигрались мы слишком, страх потеряли – вот и поплатились…

– Так ты ж рассказывала вчера: опять тебя на векселях взяли! – удивилась Варя.

– Да, на них. Чего умею, то и делаю. Помнишь, я говорила, что сама уже художника нашла, умирал он с голодухи-то… Теперь дадут лет пять, не меньше, а то и все восемь, и запретят проживать в крупных городах.

Варя опять всхлипнула: ей стало жаль сокамерницу, себя, да и вообще всех женщин в тюрьме.

Неожиданно тяжёлая дверь камеры заскрипела и отварилась, на пороге стояла мордастая надзирательница:

– Зиновьева! На выход!

Варя обмерла: как уже в Сибирь? Мошенница, стараясь ободрить товарку по несчастью, похлопала её по плечу: