Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Нужно было принести жертвы Ахиллу Понтарху, – назидательно сказал рапсод. – Богатые жертвы. Не забывай, что боги и богоравные герои благоволят больше к тому, кто не скупится. Отнеси на алтарь храма не какого-нибудь старого козла, а приличную мошну с золотом, и можешь быть уверен, что этот дар не останется незамеченным.

– Я так и сделал, – Аполлоний с подозрением покосился на Эрота – в голосе рапсода ему послышалась насмешка. – Но что-то в последнее время не замечаю особых милостей богов ко мне. Если так пойдет и дальше, через год я стану беднее самого последнего хейромаха.

– Это прискорбно, – рапсод принялся настраивать кифару. – Впрочем, мне ли об этом судить. Все мое богатство – стоптанные сандалии и эта кифара.

– А жизнь?

– Она не имеет цены. Когда покупают раба, платят не за то, что он просто живое существо, а за его крепкие ноги и руки. Когда раб умирает молодым, жалеют не о том, что еще одно творение природы не будет иметь своего продолжения, а потому, что придется снова раскошелиться на приобретение нового работника.

– Ты не дорожишь жизнью?

– Зачем? – пожал плечами Эрот. – Умру я не раньше и не позже назначенного мойрами срока. Так стоит ли об этом так сильно волноваться? – он неожиданно рассмеялся. – Но, если честно, в царство Аида я не тороплюсь, и то, что я туда в конце концов попаду, не вызывает в моей душе ликования. К сожалению, там не водится вот это, – рапсод похлопал по бурдюку с вином. – А у старика Харона даром не выпросишь даже места в его лодке. Боюсь, что при моих доходах мне заплатить ему будет нечем, и пойдет моя неприкаянная душа скитаться не по цветочным лугам, а по помойкам загробного царства.

– Все шутишь… – проворчал Аполлоний. – Тебе и впрямь терять нечего, – он вытер потное лицо куском тонкого полотна. – Жарко… Когда наконец мы доберемся до этого проклятого источника?!

– Потерпи еще немного. Хочешь, я спою?

– Мне все равно… – Аполлоний дышал широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыба.

Рапсод в задумчивости пробежал длинными пальцами по струнам и запел. Голос у Эрота был сильный, звучный. Грозная мелодия победного пеана[177] разрасталась, ширилась, рвалась из-под тента вверх. Оживились измученные зноем воины охраны, подтянулись поближе к передней повозке. Возничие защелкали бичами, волы прибавили ходу. Приободрившийся Аполлоний начал потихоньку подпевать Эроту.

– Ахай-яа-а! Кхр-ра! Кхр-ра! – дикие вопли заглушили мелодию пеана.

Из балки неподалеку от дороги выметнулись всадники. Горяча коней, они мчали на караван, охватывая его дугой. Одетые в звериные и бараньи шкуры мехом наружу, они показались перепуганному до икоты Аполлонию чудищами Гекаты[178], тем более, что впереди звероподобных всадников бежали огромные псы.

– Разбойники! – рапсод соскочил на землю и потянул за собой купца, потерявшего дар речи; они спрятались под повозку.

И вовремя – в воздухе густо замелькали стрелы. Разбойники стреляли на скаку, целясь в наемных гиппотоксотов.

Вопли нападавших не смутили бывалых воинов. Повинуясь приказу начальника охраны, миксэллина, в жилах которого текла кровь воинственных саев, гиппотоксоты сомкнулись, прикрываясь круглыми щитами. Так они и ударили в середину дугообразного строя разбойников – плотно сбитой массой, ощетинившись короткими копьями. Под их натиском разбойники разлетелись, как осенние листья, взвихренные ветром. Пали убитые, лошади без седоков разбежались по степи. Эта маленькая победа воодушевила гиппотоксотов, и они обрушились на левый фланг разбойников. Закипела сеча – в ход пошли мечи и боевые топоры.

И все же перевес разбойников был чересчур внушителен. Вскоре почти все гиппотоксоты полегли в жаркой схватке. Кое-кто из них сдавался в плен, пытаясь сохранить жизнь, но обозленные отпором разбойники убивали всех подряд.

Только гордый потомок саев, миксэллин, и остался в живых. Его конь был изранен стрелами, и начальник охраны, на скаку перепрыгнув на лошадь без седока, умчался в степь. Разбойники не стали его преследовать, а занялись грабежом повозок каравана.

– Фат, поди сюда! – позвал главаря один из них.

Угрюмый пегобородый великан подъехал к передней повозке. Там уже собрались его гогочущие подручные. Действо, представшее перед его глазами, вызвало на широком, грубо высеченном лице великана кривую ухмылку.

Возле повозки сидели псы разбойников, мохнатые широкогрудые зверюги, помесь волков и боевых собак персов. А внутри образованного ими круга стояли двое: посеревший от страха толстяк-купец и кифаред, который наигрывал какую-то заунывную мелодию и пел дребезжащим дискантом.