Сын Портоса - Дюма Александр

Когда три дамы остановились, толпа вновь пришла в движение. Все рты открылись одновременно, и от ворот, выходящих в лес, до террасы с балюстрадой пронесся шепот:

— Дамы и господа, король!

Людовик спускался с дворцовой лестницы. На его лице застыло выражение, которое появлялось, когда он, по словам мемуариста Сен-Симона,^[46]«собирался заниматься делами». Король был облачен в черный бархатный камзол с золотыми пуговицами, голубая лента пересекала алый атласный жилет, расшитый цветами. Шляпу украшал белый плюмаж. Драгоценные камни присутствовали только на пряжках туфель и набалдашнике трости, на которую он опирался скорее ради эффекта, чем для поддержки.

Когда придворные столпились вокруг короля, на его лице усилилось озабоченное выражение, и он подал знак окружающим, что хочет остаться наедине с маркизой де Монтеспан. Видя приближающегося короля, обе ее компаньонки вознамерились удалиться, но маркиза удержала их, заговорив с обычной фамильярностью, которую позволял ей царственный возлюбленный, несмотря на то, что сам он был весьма строг в отношении этикета.

— Государь, здесь маркиза де Сюгжер, которая хотела бы поблагодарить ваше величество за оказанную ей новую милость.

Вдова Скаррон присела в глубоком реверансе.

— Надеюсь, ваше величество позволит самой преданной из ваших слуг, — заговорила она, — выразить безграничную признательность за бесчисленные дары, которыми ее осыпает самый щедрый и великий из всех монархов.

Франсуаза произнесла эту заранее подготовленную речь дрожащим от волнения голосом, но тщеславный Людовик упивался хвалебными эпитетами — за семьдесят лет своего царствования ему ничуть не наскучило быть обожаемым и превозносимым до небес.

— Маркиза, — ответил король, — я чувствовал себя обязанным вознаградить ту заботу, которую вы проявляете по отношению к моим детям, вполне осознавая, что вы являетесь их подлинной матерью.

Это был открытый выпад в адрес госпожи де Монтеспан, но та лишь улыбнулась, помахивая веером. Монарх обернулся к фаворитке, не обращая ни малейшего внимания на мадемуазель дю Трамбле, и резко заговорил с ней:

— Теперь, что касается нас с вами, сударыня.

Сохраняя полное спокойствие, ибо она ожидала нападения, маркиза зашагала рядом с королем, напротив, весьма возбужденным.

— Сударыня, — начал он, набравшись смелости, — к сожалению, я должен сообщить вам принятое мною решение, которое, несомненно, взволнует вас так же, как волнует меня. Необходимо, чтобы мы проявляли крайнюю осторожность в наших отношениях: королева настолько больна, что я должен избавлять ее от всего, что могло бы ее обеспокоить или затруднить выздоровление.

— Ну, разумеется! — вздохнула маркиза с полнейшим равнодушием. Король явно был смущен — он не смотрел на нее, а притворялся, что поглощен белым камешком, который подталкивал тростью. Госпожа де Монтеспан устремила на Людовика взгляд, полный непоколебимого спокойствия, чрезвычайно его раздражавшего.

— Вижу, — сказала она, обмахиваясь веером, — ваше величество выслушали сообщения лекарей королевы, а они, конечно, должны что-нибудь говорить, дабы заработать свое жалование.

— Нет, сударыня. Я руководствуюсь только собственным инстинктом, которому должен повиноваться.

Но фаворитка продолжала, словно не слыша его:

— Раз вы приняли решение, мне остается лишь склониться перед вашим разумом. Проповедники Боссюэ и Бурдалу обладают красноречием, способным обратить в истинную веру даже сквозь каменные стены. Я была обращена, и теперь религия и долг велят мне разорвать отношения, лежащие тяжким бременем на моей совести и морали.

— Что?! — вздрогнув, воскликнул монарх. — Вы предлагаете…

— Чтобы мы расстались? Да, государь. Я беру инициативу на себя. Буду только счастлива избавить вас от унижения приказать мне удалиться.

Но маркиза не переставала улыбаться, и король не мог ее понять. Не без насилия над собой он принял решение объявить о разрыве своей невенчанной королеве. Людовик ожидал дикой вспышки гнева, которыми славилась маркиза и которые ему не раз приходилось испытывать на себе. Но непостижимая Атенаис говорила без всякой злобы. Эта покорность раздражала короля, оскорбляя его мужское достоинство.

— Следовательно, все решено, — продолжала маркиза. — Я оставлю двор завтра. Думаю, чем скорее это произойдет, тем лучше, ибо добрые намерения должны воплощаться без промедлений.