Золотая шпага - Никитин Юрий Александрович

– Полковник Засядько, – отрекомендовался он. – Послан парламентером от имени русского командования к коменданту крепости.

– Я комендант, – ответил, вставая, человек с корич­невыми пятнами на лице, – генерал Мавильон. Что вам угодно?

—Имею честь предложить от имени союзного командования сдачу крепости, – ответил Засядько.

– Почему бы вам не взять ее штурмом или осадой? – спросил Мавильон иронически.

– Двадцатого марта мы взяли Люненбург, – ответил Засядько, – двадцать второго – Лейпциг…

– Торн – не Лейпциг, – прервал его Мавильон. – Лейпциг – город, а Торн – крепость. Надеюсь, вы уже заметили разницу?

По рядам офицеров пробежал одобрительный ропот.

– Я только вчера прибыл сюда со своим полком, – ответил Засядько. – Что здесь делала армия, не знаю. Но вчера вечером я велел расставить батареи по своей схеме. Если через семь часов не получим ответ, орудия начнут обстрел.

– Нас обстреливают уже несколько месяцев, – ответил Мавильон, нахмурившись. – И за это время ваши войска не продвинулись ни на шаг. Вы очень самоуверенны, полковник. Это лишь нашему императору однажды удалось при помощи иной расстановки орудий принудить Тулон к сдаче! – Он повернулся к офицерам: – Парламентера взять и отвести в каземат. Там он лучше убедится в прочности наших стен.

– Через семь часов орудия начнут обстрел, – предупредил Александр.

Мавильон молча махнул рукой, приказывая выполнять распоряжение. Засядько, пожав плечами, направился к двери. Конвой препроводил его в нижние этажи крепости, оттуда повели через двор к помещению каземата.

Александр шел заложив руки за спину, поднял голову к небу, щурился от яркого солнца. Лето было в разгаре, в синеве верещали мелкие птахи, похожие на жаворонков. День был жаркий, а он был среди противника, и он с удовольствием расстегнул не только мундир, но и рубашку, подставив широкую грудь знойным солнечным лучам.

Внезапно он услышал испуганный возглас. Из боковой двери вышла полная женщина с усталым лицом, рядом с ней, как вопросительный знак, вышагивал высокий костлявый мужчина. За их спинами мелькнуло белое женское платье.

– Саша!.. Господи, вы в плену?

Александр дернулся, остановился. Сзади в спину уперлись два штыка, но он игнорировал их, потрясенно всматривался в некогда прекрасное, ныне поблекшее лицо. Рядом с Кэт стоял барон Грессер, исхудавший и постаревший, с желтым нездоровым лицом, сморщенным как печеная картошка ртом. Глаза его блеснули радостью.

– Вы… в плену?

Из-за спины Кэт вышла самая прелестная девушка… или девочка лет двенадцати-четырнадцати, какую только Александр видел, а к этому времени он уже повидал мир. Сейчас даже губы пересохли, он не ожидал, что Господь Бог в состоянии создать такое совершенство. Очень юная, очаровательно нежная, она встревоженно смотрела на него огромными, сказочно красивыми глазами.

Он не успел открыть рот, как она бросилась к нему, обхватила за шею, горячо поцеловала. Штыки сразу перестали рвать ему мундир. Наверняка даже немцы не могли бы препятствовать такой девушке. А что говорить о французских кирасирах?

– Александр… – сказала она, обнимая его обеими руками за шею, – Александр Васильевич?

– Александр Дмитриевич, – поправил он. – Я знаю вас, прекрасное существо?

Она смотрела на него счастливыми и одновременно смущенными глазами. И только сейчас он заметил у нее на прелестной лебединой шее изумительный медальон, который сразу узнал. Рубины только подчеркивали цвет ее губ, а бриллианты блестели, как ее прекрасные глаза.

– Меня зовут Оля. Вы дважды… нет, трижды спасали меня! Дважды из рук разбойников, затем – от турок.

Александр пробормотал пораженно:

– Господи, как время летит…

– Не для вас, – возразила она. – Вы не изменились ни на капельку! Наверное, у вас такая обветренная кожа, что ни одной морщинки…

Барон Грессер сказал сдавленным злым голосом:

– Оля, прекрати.

Она сделала вид, что не слышит, говорила торопливо, продолжая обнимать его за шею:

– Вы всегда были моим героем. Я собирала газеты, где писали о вас. Я многое знаю о вас…

– Прекрати, – прорычал Грессер.

А Кэт сказала настойчиво:

– Оля, ты ведешь себя непристойно.

Ее руки разомкнулись, пальцы в последнем прощании скользнули по его груди. Он ощутил, как кончики пальцев задели волосы на его обнаженной груди, там словно обсыпало огненными искрами.

Барон ухватил дочь за плечи, но, прежде чем успел оттащить ее, внезапно подошел молодой французский офицер, схватил девушку за руку так грубо, что она вскрикнула. В глазах блеснул гнев.

– Как вы смеете?

– Мы все смеем, – заявил он нагло. Его выпуклые глаза уставились в ее лицо. – Это наш гарнизон, а это наш пленник! И общаться с ним запрещено.

Засядько рванулся, наткнулся грудью на штыки. Крикнул взбешенно:

— Тварь! Я убью тебя.

Офицер пренебрежительно отмахнулся:

– Уведите монгола.

Барон Грессер и Кэт ухватили Олю, оттащили. Она оглядывалась на Засядько, в ее глазах были отчаяние и мольба. Он ощутил, как с боков уперлись штыки, отступил, пошел к дверям подвала. На пороге обернулся:

– Твое имя, трус?

Офицер побагровел, крикнул:

– Увести и держать без ужина! И скажите этому тунгусу, что я, благородный де Артаньяк из Гасконии, родственник королей, не унижусь до перебранки с каким-то башкиром!

– Артаньяк, – сказал Засядько страшным голосом, – завтра ты умрешь.

Он переступил порог подземной тюрьмы, но солнечный свет для него померк раньше, чем переступил порог сырого и темного подвала. Он померк, когда от него оторвали этого удивительно солнечного ребенка.

В глазах кирасиров был откровенный восторг. Один сказал потрясенно:

– Я даже не знал, что такие есть на свете!

– Да еще в дикой Германии, – хмыкнул второй пораженно.

– Она русская, – возразил первый.

– Не может быть, – запротестовал второй. – Русские все должны быть вот такие…

Не выпуская ружья, он приложил пальцы к глазам, оттянул веки в стороны и надул щеки, стараясь выпятить скулы.

Засядько засмеялся, спустился по сырым ступенькам. Сзади тяжело лязгнула дверь, загремели засовы.

«Сколько ей теперь? – подумал он невольно. – Выглядит взрослее, но ей не может быть больше чем двенадцать или даже одиннадцать лет! Или все-таки может?»

Подвал был сырой, мрачный. Тяжелые каменные плиты поросли мхом. В древности этот рыцарский замок был гнездом баронов-разбойников, сейчас же, в цивилизованные времена, людьми заняты только верхние поверхи, или, как теперь все чаще говорят, этажи.