Сын Портоса - Дюма Александр

— Шевалье у себя дома, — ответил толстяк.

Чело молодого человека омрачилось, словно предвещало бурю.

— Дома? Вы что, смеетесь надо мной?

Толстый старик, казалось, испугался раздраженного взгляда Жоэля. Он слегка отшатнулся, выпятив живот в качестве наносного бруствера, и ответил хриплым голосом, в котором слышался страх:

— Спешу заверить шевалье, что никто не думает смеяться над ним. Я просто выполняю полученные распоряжения, которые предписывают мне запереть шевалье в этой комнате.

— Этого я и ожидал, — отозвался заключенный.

— Да, запереть до завтра, когда за вами придут, чтобы… Ну, вы сами знаете, зачем.

Наш герой сделал жест, как будто разломил ветку надвое.

— Значит, это назначено на завтра? — спросил он.

— На завтрашнее утро, шевалье.

— Рано?

— К полудню, как обычно, все будет кончено.

— Ну, — сказал Жоэль, — благодарю вас, приятель. Я буду готов.

— Кстати, — продолжал толстяк, успокоенный оборотом, который принял разговор, — если шевалье желает подкрепиться…

— Понимаю, несчастному в моем положении нельзя отказать ни в чем.

— Я буду иметь честь подать холодный ужин, хотя это противоречит доброму старому правилу, гласящему, что человек должен отходить ко сну с пустым желудком.

— Отходить ко сну? — поморщившись, переспросил Жоэль. Когда он поднимался по лестнице, ему показалось, что из кухни доносятся аппетитные запахи. — Впрочем, вспоминаю, что приговоренному всегда позволяют напоследок сохранить хорошее впечатление о мире, который он покидает.

Толстяк проворно вкатил столик на колесиках, на котором был аккуратно разложен прибор на одну персону. К этому он добавил горячий золотистый суп в сосуде из голландского фарфора, огромный мясной пирог в глазури, жареную птицу в желе и окорок нежно-розового оттенка, казавшийся сошедшим с картины Иорданса,^[51] не говоря уже о десерте: фруктах, сыре, пирожных и других лакомствах.

— Что все это значит?! — воскликнул Жоэль при виде таких изысканных яств. — Его величество неплохо обращается со своими гостями! Он ревностно следит за тем, чтобы они хорошо провели последние часы. Сочное мясо, пуховая перина в алькове!..

— Это всего лишь легкий ужин, — возразил его собеседник. — Шевалье сможет лучше оценить нашего повара, когда утром ему подадут завтрак.

— О, так я еще позавтракаю?

— Разумеется, перед процедурой…

— Ну кончено, как я мог забыть! — уныло промолвил Жоэль.

— Таковы правила…

— Да, я знаю, что не принято отказывать ни в чем тем, кого собираются подвергнуть наказанию… — Усаживаясь за стол, он провел рукой вокруг шеи и пробормотал: — Значит, позавтракаю я на земле, а обедать буду уже в раю!

Старик размещал еду на столе с торжественностью дьякона, устанавливающего на алтаре священные сосуды; его скорее можно было представить служащим мессу, чем сервирующим ужин. Серьезный, достойный и просветленный, с виноватым выражением на широкой физиономии, он стоял позади гостя с бутылкой Шамбертена в руке в позе мальчика из хора, держащего чашу, и внушал Жоэлю, расправляющемуся с остатками пирога.

— Это будет великолепное зрелище — люди станут драться за лучшие места, ведь часовня так мала!

О, значит, они собираются привести осужденного в часовню — очевидно, для религиозной церемонии, во время которой он должен покаяться в своих прегрешениях.

— Отец Лашез произнесет проповедь…

— Королевский духовник? Король оказывает мне великую честь!

— Естественно, ведь он сам будет присутствовать.

— Король придет смотреть, как со мной расправятся?

— Несомненно.

— Да, понимаю. Это очень любезно со стороны его величества и огромная честь для меня.

— Он приведет королеву, а она — всех придворных дам. Весь двор будет здесь.

— Любопытное зрелище для королевы и дам! Поистине, у вашего двора изысканные вкусы — они будут в восторге, когда я лишусь головы!

Жоэль поднялся, бросив на стол салфетку. В конце концов, королева — испанка, а дамы при дворе ее отца обычно созерцают сожжение еретиков. Он должен держаться мужественно перед этим избранным обществом, а для этого необходимо как следует отдохнуть. Очистив стол от еды на манер фокусника, заставлявшего бесследно исчезать накрытую наперстком горошину, Жоэль намеревался теперь вовсю воспользоваться удобной постелью.