Любовь и Рим - Бекитт Лора

— Кого же ты мог любить?

— А ты не догадываешься? Тебя, Ливилла! Неожиданно произнесенное им имя обожгло ее болью — сразу подступили невыплаканные горячие слезы.

— Да, любил и, наверное, люблю, — с горечью и смятением продолжал Луций. — А вот твои чувства к этому… Гаю Эмилию, как мне кажется, смахивают на подделку. Просто он был красив, к тому же умел произносить пылкие речи и знал много стихов. Да еще, насколько я понимаю, вечно нуждался в твоей поддержке: ведь это увлекает женщин! А я? Разве я был тебе плохим мужем, Ливия, не пытался добиться твоей откровенности, не был внимателен к тебе? Я хотел, чтобы у нас были дети и все, что нужно для счастья, а в результате…

Ливия лежала, пораженная его словами, не произнося ни звука, прижав руки к груди. Он говорил не так, как прежде, без суровой холодной насмешки и превосходства, и она замирала при мысли, что ей вновь придется причинить ему боль.

«Ты уже причинил мне боль, Луций!» — воскликнула она после свадьбы, но потом у нее не было повода произносить такие слова. Да, он был хорошим мужем, и если то, что он сказал ей сейчас, правда, можно представить, как сильно он страдал все это время!

Между тем Луций сел на кровать, просунул руку под покрывало и, отыскав пальцы Ливий, сильно сжал в своих.

— Ты плачешь… из-за него? — глухо произнес он.

— Нет, — тихо отвечала Ливия, — мне жаль, что я… недостойна твоей любви, что я не оправдала твоих надежд…

— Сейчас это неважно, — сказал Луций, потом склонился над нею и поцеловал — она увидела, как расширились и потемнели его глаза.

Молодая женщина замерла в растерянности, не зная, что делать; тем временем Луций откинул покрывало и лег рядом. Его намерения не оставляли сомнений, и Ливия не находила в себе душевных сил для того, чтобы равнодушно и безжалостно оттолкнуть бывшего супруга. Он снял с нее одежду, потом разделся сам, он гладил ее кожу, прижимался всем телом; его поцелуи были настойчивыми и страстными, он шептал слова, каких она не слышала уже давно.

Ливия знала, что должна отдаться ему; она привыкла покорять тело рассудку, но сейчас ей не хотелось этого делать. Она как никогда желала быть искренней, и потому облегченно вздохнула, почувствовав, как внутри разгорается сладостное томление.

Луций был неутомим, изобретателен, неистов и нежен, она отогревалась и оттаивала в пламени его страсти; в этот миг между ними, казалось, не осталось ничего потаенного, и даже воспоминания о Гае исчезли, словно бы превратились в сожженную в пепел жертву. Ливия не отдавала себе отчет в том, что происходит, правильно это или неправильно, она словно бы отреклась от того, что было с ней прежде.

Они провели вместе всю ночь и вместе встретили утро. Ливий чудилось, будто она видит в глазах Луция отражение того, что случилось, а он видит это в ее глазах. А между тем он пытался угадать, живет ли еще в ее душе образ другого мужчины, и не мог. И тогда сказал:

— Я никому не объявлял о нашем разводе; будем считать, что его не было? Я сам поговорю с твоим отцом. У нас есть Аскония; признаться, я очень скучал по ней. — И видя, что Ливия напряженно молчит, прибавил: — Все будет так, как ты хочешь. Мы можем поехать путешествовать, чтобы забыть обо всем, посетим Грецию или Египет…

— А твои дела в Риме? — спросила Ливия.

— Подождут. — Он взял ее руку и прижал к своей груди. — Настоящее — здесь. И твое и мое. Не надо противиться судьбе.

…Через несколько дней Ливия поговорила с отцом.

Децим только что уехал из Рима вместе с новоиспеченной супругой; после прощания с сыном Марк Ливий имел озабоченный, даже несколько растерянный вид. Признаться, Ливия считала, что отец напрасно отослал Децима в имение, недаром накануне отъезда ее брат вел себя так, будто отправляется в ссылку. Но сейчас речь пошла о другом.

Они вышли в перистиль и сели на влажную скамью, к которой со всех сторон тянулись уже лишенные цветов, зато обильно унизанные шипами ветки розовых кустов. Дул холодный ветер, он гнал по дорожкам увядшие листья, сухие веточки и серую пыль.

— Что ты хотела сказать? — спросил Марк Ливий. Ему показалось, что постоянно терзавшее дочь душевное напряжение и странное тайное упорство исчезли, она смотрела невозмутимо, уверенно и спокойно.

— Я думала, ты обрадуешься тому, что мы с Луцием примирились, — отвечала она.

— Я рад, — коротко и несколько резковато произнес Марк Ливий. — Хотя мне трудно судить, насколько это хорошо.