Мир без конца - Фоллетт Кен

Эдмунд поворчал. Дочь не очень старательно извинилась, но отец не умел дуться долго.

— Давайте-ка обедать и не будем больше об этом говорить, — подвел он черту, и Керис поняла, что прошел еще один день, а ее затея не провалилась.

После обеда она пошла предупредить Питера Красильщика о большом количестве работы в ближайшие дни.

— Невозможно, — развел он руками.

Это крайне изумило девушку. Питер, конечно, угрюм, но до сих пор всегда выполнял ее просьбы.

— Не бойтесь, вам не придется все красить самому, — принялась уговаривать она. — Какую-то часть работы я отдам другим.

— Дело не в крашении, а в сукновалянии.

— А что такое?

— Нам запретили самим валять сукно. Аббат Годвин ввел новое правило. Мы обязаны теперь использовать сукновальню аббатства.

— Ну хорошо. Используем ее.

— Она слишком медленная. Механизм старый, все время ломается. Чинили-чинили, там старые и новые деревянные детали, а это всегда плохо. Быстрее будет ногами в чане с водой. А потом, в аббатстве всего одна сукновальня, которая вряд ли справится и с обычным объемом работы городских ткачей и красильщиков.

От этого можно сойти с ума. Неужели все рухнет из-за бездарного правления братца Годвина? Керис возмущенно воскликнула:

— Но если сукновальня не справляется, аббат должен разрешить нам валять сукно хотя бы ногами!

Питер пожал плечами:

— Скажи ему это.

— И скажу!

Девушка помчалась в аббатство, но по пути задумалась. В зале своего дома аббат хоть и принимал горожан, но все равно женщине неудобно идти туда одной без приглашения, а настоятель все чувствительнее относился к таким формальностям. Более того, открытая ссора не лучший способ заставить его изменить точку зрения. Сначала стоит все хорошенько обдумать. Суконщица вернулась домой и села с отцом в гостиной.

— Тут у молодого Годвина слабое звено, — немедленно среагировал Эдмунд. — За использование сукновальни никогда не взимали платы. По преданию, ее построил житель города Джек Строитель для великого аббата Филиппа. А когда Джек умер, аббат предоставил городу вечное право пользования сукновальней.

— А почему ею перестали пользоваться?

— Она сломалась, и, по-моему, начались разногласия по поводу того, кто ее должен чинить. Спор так и не уладили, и город вернулся к старому доброму способу — принялись валять сукно ногами.

— Так, значит, у аббата нет права ни требовать денег, ни заставлять людей ее использовать.

— Именно так.

Эдмунд послал записку в аббатство с вопросом, когда Годвину будет удобно его принять. В ответе говорилось, что как раз сейчас настоятель свободен, и олдермен с дочерью пересекли улицу и направились в аббатство.

Как сильно брат изменился за последний год, подумала Керис. От мальчишеской горячности ничего не осталось. Годвин принял их настороженно, словно ждал нападения. Девушка начинала сомневаться, что новый настоятель обладает необходимой силой характера для должности аббата. С Годвином был Филемон, как всегда, с готовностью подносивший стулья и разливавший напитки, но в его манерах появилась уверенность человека, сознающего, что он тут не лишний.

— Значит, Филемон, ты теперь дядя, — улыбнулась Керис. — И как тебе маленький племянник Сэм?

— Я послушник, — ханжески ответил тот. — Мы оставляем все мирские связи.

Суконщица пожала плечами. Она знала, что Филемон любит Гвенду, но, если предпочитает это скрывать, какой смысл спорить. Эдмунд прямо заявил Годвину:

— Если суконщики Кингсбриджа не заработают, строительство моста придется прекратить. К счастью, мы придумали новый источник доходов. Керис изобрела способ производства высококачественного красного сукна. Успеху этого предприятия мешает только одно — сукноваляние.

— Почему? — спросил Годвин. — Можно воспользоваться сукновальней.

— В том-то и дело, что нет. Она старая, еле дышит, едва справляется с нынешним количеством ткани. А о большем не может быть и речи. Либо ты построишь новую сукновальню, либо…

— Это решительно невозможно, — перебил аббат. — У меня нет наличных денег.

— Ну что ж, — покачал головой Эдмунд. — Придется тогда разрешить людям валять сукно по-старому — кидать в воду и топтать босыми ногами.

Выражение, появившееся на лице брата, Керис хорошо знала: смесь обиды, оскорбленной гордости и ослиного упрямства. В детстве он смотрел так, когда ему возражали. Это значило, что сейчас обиженный мальчишка накинется на остальных детей и велит им слушаться, а если не получится, топнет ногой и пойдет домой. Но помимо своеволия заметила что-то еще. Керис почудилось, будто настоятеля унижает другое мнение, словно мысль о том, что кто-то смеет думать иначе, болезненна для него до непереносимости. Но как бы там ни было, девушка знала — с таким лицом рассуждать разумно Годвин уже не будет.