Барбаросса - Пикуль Валентин

И уж совсем невдомек было читателю догадаться – какой смысл в кратком сообщении Совинформбюро от 25 июня:  

Эйзенхауэр не был еще знаменит, его только ожидало великое будущее, а прибыв на берега Альбиона, он сообщал на родину суть своих замыслов о моменте открытия второго фронта, когда Германия завязнет в России.

Этот момент был близок!

Впрочем, сроки активного наступления вермахта на юге не раз уже откладывались, и виною тому был «пропавший самолет» с майором Рейхелем и секретными документами о развитии операции «Блау». Немецкое командование нервозно выжидало реакции со стороны русских, а Паулюс бранил покойного майора, которому взбрело в голову лететь глядя на ночь:

– Вот и покойник… Теперь, – рассуждал Паулюс, – мы не в силах изменить наши четкие планы «Блау», для этого потребовалось бы слишком много времени и большой работы ОКВ и ОКХ. Но вполне разумно, если мы отодвинем сроки наступления. Стратегическая пауза иногда даже необходима…

Его 6-я армия перешла в наступление лишь 30 июня…

* * *

Состав с зерном возле элеватора еще горел.

– Анастас Иванович, – сказал в трубку Чуянов. – Не успели мы избавить город от колхозного скота из Смоленщины, как все Задонье потонуло в пыли – на подходе стада из Воронежской области, из Ворошиловградской… Куда их девать? На улицах уже не повернуться от машин и беженцев. Мостов не имеем. Переправы заполнены. Мясобойни города загружены до предела.

Из Москвы – усталый голос А. И. Микояна:

– Наша большая ошибка, что Сталинград не имеет мостов. Но погодите с бойнями. Нам еще после войны жить надо. Переправляйте скот на левый берег Волги, гоните его дальше.

– А как быть с частниками? Каждому жаль со своей скотиной расстаться. И в ухо каждому не вдудишь, что, если не отдаст корову государству, враг придет и сожрет ее даром.

– Никакой принудиловки! – отвечал Микоян. – Действуйте только убеждением. Частник есть частник. Он и без того нами обижен. Не хочет разлучаться с овцой, оставьте ему овцу.

Есть такая народная примета: хлеба убирать, когда поспевает малина. Но в ту пору малина еще не созрела, когда пришло время думать об уборке урожая, чтобы он не достался врагу в зрелых колосьях. На Дону было тревожно, Москва требовала, чтобы зерно вывозили со складов и элеваторов – в тыл.

– На тачке, что ли? – говорил Чуянов. – Автотранспорта нет, горючего нет, а на лошадках сотни тысяч тонн далеко не увезешь. Не знаю, как мы управимся, если предстоит эвакуация людей и скота из донских станиц и колхозов…

Эвакуация началась загодя, гнали скотину из отдаленных станиц, а кто? – опять же школьники с хворостинами, плелись за гуртами скота старики да бабки, которые сами-то едва ноги передвигали. На волжских переправах – что-то ужасное, все стада перепутались, чей там бык, а чья корова – уже не разберешься, всех подряд гнали на паромы, а паромов не хватало, немцы бомбили, и рядом с павшей скотиной теперь лежали те же самые мальчишки с хворостинами и бабки, но уже мертвые.

Чуянов накоротке повидался с Ворониным:

– Садись, эн-ка-вэ-дэ. Разве не безобразие? Гигантский город на правом берегу, а моста на левый берег не соорудили.

– Так это же хорошо, что нет моста, – отозвался Воронин. – Будь такой мост, его бы немцы с воздуха мигом раздраконили…

Как-то еще не верилось, что Сталинград может стать фронтовым городом, дворники поливали цветочные клумбы на улицах, и аромат цветов доносился в кабинеты обкома, напоминая о мирных днях, когда о цветах даже не думалось: пусть благоухают, на то они и посажены… Чуянов казался рассеянным.

– Что у тебя еще? – спросил он.

Воронин вынул из портфеля немецкую листовку, издали показав ее секретарю обкома, – читай, если грамотный. Чуянов увидел всего две строчки частушечного лада:  

Эту листовку Чуянов оставил у себя и показал ее генералу Герасименко, командующему Сталинградским военным округом:

– Ну не нахальство ли, а?

Герасименко пробежал листовку глазами и сказал, что Геббельсу как пропагандисту еще далеко до батьки Махно:

– Вот это был агитатор! Пламенный… Помню, гонялись мы за его бандами, а батька за нами гонялся. На тачанках. Я тогда молодой был. Вот гонит нас батька в хвост и в гриву, оглянешься назад, а на тачанках его – лозунг: «X… уйдешь!». Потом стали гнать батьку. Настигаем, а на тачанках у махновцев опять плакат полощется: «X… догонишь!». Вот это, я тебе скажу, агитация такая, что до печенок пробирала. Наглядно и убедительно. Геббельсу до такого не додуматься…