Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3 - Солженицын Александр Исаевич

Но так не в лад, в случайностях пошла сразу встреча, короткими недоумениями, так видимо он пришёл некстати.

Да Ликоня всё ещё казалась невменяемой, отсутствующей. Такого приёма он не ждал.

И это вечернее платье с раннего утра…

– Так ты, всё-таки, идёшь куда-нибудь?

– Нет, – тихо.

А он, не дождавшись «нет», ещё разогнался:

– Я тебя задерживаю?

– Н-нет, – не так уверенно.

Но уж как ни пришёл, а уйти он не мог без серьёзного. Надо было всё равно – говорить. А говорить – Саша умел только напрямую, не хитря.

– Почему ты ко мне так переменилась, Еленька? – Он сидел прямо против окна, и его-то она видела хорошо. Вместе с этим вопросом он запрокинул голову.

Она повела одно плечо немного вперёд, другое назад. И так же рассеянно:

– Я к тебе – не переменилась.

– Нет, соберись! Нет, ты меня даже не слышишь. Как же не переменилась? Ты такая не была никогда.

Да никакого б ему ответа, никакого объяснения, а – если б только можно было чуть притянуть её к себе, как было раза два зимой, – и никогда не хотелось этого так закружливо, затяжно. Ещё из-за этого платья… Зря он дал себя усадить: усаженные – как привязанные к своим местам. А пока оба стояли – ещё естественно было бы подойти.

Вдруг она странным движением, как умываясь, наложила соединённые маленькие ладони на лоб, и медленно, медленно провела по лицу вниз. И оттуда вышла уже как будто с вернувшимся смыслом:

– А что? И когда? – раздельно спрашивала, – ты знал когда-нибудь? о моей жизни? С тех пор как катались на лодке в белую ночь?

Этой белой ночью – полосануло его! не только вспомнил перламутровую воду и незатухшую заревую розовость за Петропавловкой, и саму Еленьку на носу – в белом, а затемнённую при убылом свете, вот как сейчас, – не только вспомнил, а понял: что сразу тогда, в тот момент, в ту ночь – она была вся для него открыта, – а он не внял, не спешил, не приник, – ещё вольная долгость простиралась впереди, ещё каза-алось… А неполных три года с тех пор и даже последние месяцы в Петрограде, когда встречались, это уже не сближение было. После той лодочной прогулки – отдаление.

А сейчас, в тёмно-огненном платьи, – она сидела насколько расцветнее, взрослей и красивее, чем тогда.

А сейчас, поняв, и со своим принесенным решением, и готовый гигантским шагом перешагнуть назад всё то, что упустил, испытывая горячее частое дыхание, от которого мог переломиться голос, – выклоняясь из кресла вперёд, сколько оно допускало:

– Еленька! Я, правда, знал о тебе мало. А ты сама никогда не раскрываешься. А я всегда был занят каким-то делом. И – война же! И на эти последние недели я совсем тебя не покинул, но был в таком вихре – могу тебе рассказать. На самом деле, я о тебе никогда не забывал, ты во мне – сердцевина, косточка, в самой моей глуби и всегда со мной, – и я сегодня пришёл к тебе, чтобы…

Театрально, смешно, никогда б не подумал – а хотелось стать перед ней на колени – как раз бы шаг вперёд, а дальше – головой в её колени.

Но – не ссунулся так, конечно. Однако сидел на краешке кресла, весь подавшись к ней:

– Я пришёл к тебе – знаешь, как раньше говорили: моя шпага и рука! Я пришёл – твою жизнь охранить, а свою – предложить тебе! Я, честное слово… – (он торжественность хотел снять, чтобы не смешно) – я просто сам удивляюсь, до чего я, правда, без тебя не могу. И до чего я тебе предан.

Он не помнил себя, когда бы говорил так.

А в ней – ничто не проявилось. Не качнулась. Кажется – и не покраснела. Не переменила положенья рук.

И вдруг догадка толкнула его. Он всё собирался выложить своё, а не подумал о ней как следует. Всмотрелся:

– Скажи: тебе плохо? У тебя горе?

И теперь естественно встал, переступил к ней, положил руку на любимые её волосы, чёрную гладь, спадающую по краям лба коротко, а дальше длинно.

Но она не усидела под его рукой, а тоже встала. И высвободилась.

– Спасибо. – Улыбнулась.- Но беды у меня нет. Спасибо.

Но это не был ответ на всё. Он сказал ей – больше. А что скажет она – на все?

Теперь Ликоня стояла так, что оконный свет упал на её лицо – и Саша разглядел: да это – не горе было, не потерянность. А – взожжённое, ни к чему не внятное – это было на лице её – счастье???

Он – никогда такого не видел!!

И – ещё б не догадался, если б её не любил.

– Ты… ты… – взял он её за руки с упрёком, срываясь дыханием вгоряче, – ты…