Мир без конца - Фоллетт Кен

— Целуй мне ноги.

Мерид встала перед ним на колени, откровенно продемонстрировав ягодицы толпе, и опустила лицо к грязным ногам. Монах отобрал у кого-то хлыст и вручил ей.

Жена Свечника ударила себя и закричала от боли, на белой коже появились красные полосы. Еще несколько человек бросились вперед, распихивая толпу, в основном мужчины, и проповедник с каждым проделал то же самое. Скоро началась настоящая оргия. Люди хлестали себя, били в барабаны, звенели в колокольчики, танцевали дьявольскую джигу. Это было зрелище безумного разврата, но опытный глаз Керис заметил, что удары, хотя эффектные и, несомненно, болезненные, не наносят серьезных увечий. Подошедший к ней Мерфин спросил:

— И что ты об этом думаешь?

Она нахмурилась и ответила:

— А чего возмущаться?

— Не знаю.

— Если люди хотят себя сечь, чего возражать? Может, им так лучше.

— Согласен, — отозвался мастер. — Но обычно все затеи Мёрдоу отдают мошенничеством.

— Дело в другом. — Аббатиса не увидела в людях духа покаяния. Танцоры не оглядывались на свою жизнь, не раскаивались в совершенных грехах. Искренне сокрушающиеся обычно тихи, задумчивы, не работают напоказ. А тут Керис чуяла в воздухе какое-то неестественное возбуждение. — Это просто разврат.

— Только вместо пьянства упоение отвращением к себе.

— Но ведь так можно дойти до исступления.

— Однако это не половая распущенность.

— Подожди.

Мёрдоу повел процессию к главной улице. Кое-кто из грешников достал миски и стал просить у людей деньги. Монахиня поняла, что они собираются обойти весь город и, вероятно, у какой-нибудь крупной таверны будут ждать, чтобы им купили еду и выпивку. Мерфин дотронулся до ее руки:

— Ты бледна. Как себя чувствуешь?

— Устала. — Ей нужно работать вне зависимости от самочувствия, и напоминания об усталости скорее мешают. Однако Фитцджеральд искренне встревожился, и целительница мягче предложила: — Пойдем ко мне. Скоро обед.

Когда процессия исчезла из виду, настоятельница и олдермен пересекли лужайку и вошли во дворец. Керис обняла и поцеловала Мерфина. Они никогда не целовались в монастыре, и монахиня решила, что вакханалия Мёрдоу ослабила ее бдительность.

— Да у тебя жар, — прошептал зодчий.

Аббатиса чувствовала, что теряет контроль и дело может кончиться тем, что они улягутся прямо на полу, где их так легко застать. А затем неожиданно прозвучал женский голос:

— Я не хотела подсматривать.

Керис пришла в ужас и, виновато отскочив от Мерфина, повернулась посмотреть, кому принадлежит голос. В дальнем конце зала, на лавке, с младенцем на руках, усталая, забитая, сидела жена Ральфа Фитцджеральда.

— Тилли! — воскликнула монахиня.

Та встала.

— Простите, что напугала вас.

Настоятельнице стало легче. Матильда ходила в монастырскую школу, много лет жила здесь, любила Керис. Она не станет поднимать шум из-за поцелуя, невольной свидетельницей которого стала.

— Как ты?

— Немножко устала.

Она пошатнулась, и Керис поддержала ее. Младенец заплакал. Мерфин взял ребенка и умело стал укачивать.

— Ну-ну, племяш.

Плач перешел в недовольное хныканье.

— Как же ты до нас добралась? — изумилась аббатиса.

— Пришла.

— Из Тенч-холла? С Джерри на руках?

Шестимесячный ребенок — нелегкий груз.

— Я шла три дня.

— Боже мой. Что-нибудь случилось?

— Убежала.

— И Ральф не погнался за тобой?

— Погнался, с Аланом. Я пряталась в лесу, пока они не ускакали. Джерри держался молодцом, не плакал.

У монахини ком встал в горле.

— Но… но почему?

— Тенч хочет меня убить. — Тилли разрыдалась.

Керис усадила ее, а Мерфин принес вина. Они дали ей выплакаться, потом настоятельница подсела к юной матери на лавку и обняла за плечи, а мастер продолжил укачивать Джерри. Когда Тилли немного успокоилась, целительница спросила:

— Почему ты так решила? Что такого он сделал?

Матильда покачала головой:

— Ничего. Просто он так на меня смотрит… Я знаю, хочет меня убить.

Мерфин пробормотал:

— Как бы я хотел сказать, что мой брат на это не способен.

— Но почему? — недоумевала Керис.

— Понятия не имею, — глотая слезы, ответила Тилли. — Тенч ездил на похороны дяди Уильяма. Там был законник из Лондона, сэр Грегори Лонгфелло.