Мир без конца - Фоллетт Кен

Гул стал громче, люди кричали:

— Нет!

— Аминь!

— Чуму посылает Бог. Но когда Бог посылает дождь, мы ищем укрытия. Когда Бог посылает зиму, мы разжигаем огонь. Когда Бог посылает сорняки, мы вырываем их с корнем. Мы должны защитить себя!

Она посмотрела на епископа Анри. Тот растерялся. Керис не просила у него разрешения сказать слово, а если бы попросила, он отказал бы, но люди явно поддерживали ее, и высокопоставленный церковник не рискнул вмешиваться.

— Что мы можем сделать?

Керис осмотрела людей. Все в ожидании устремили на нее глаза. Люди понятия не имели, что делать, и хотели услышать это от своей настоятельницы. Они обрадуются любому ее слову, даже если монахиня просто подаст надежду.

— Нужно построить новые городские стены! — воскликнула аббатиса.

Толпа одобрительно зашумела.

— Они должны стать выше, мощнее и длиннее старых. — Керис перехватила взгляд Ральфа. — Стены не позволят убийцам войти в город!

— Да! Верно! — закричали из толпы.

Тенч отвел глаза.

— Нужно избрать нового констебля, его помощников и караульных для соблюдения законности и охраны общественных нравов.

— Да!

— Сегодня вечером состоится заседание приходской гильдии, которая обдумает практические детали. Решения будут объявлены в соборе в следующее воскресенье. Благодарю вас, и да благословит вас Господь.

На поминках в большом зале дворца аббата во главе стола сидел епископ Анри, справа от него — леди Филиппа, вдовствующая графиня Ширинг, а возле нее — убитый горем вдовец, сэр Ральф Фитцджеральд. Пока Филиппа ела, он с удовольствием смотрел на ее грудь, и всякий раз, когда вдова Уильяма наклонялась, заглядывал в квадратный вырез легкого летнего платья. Пока графиня этого еще не знает, но недалек тот час, когда он прикажет ей снять одежду, встать перед ним голой и продемонстрировать великолепную грудь во всей красе.

Стол, организованный Керис, был обилен, но не роскошен — ни тебе позолоченных лебедей, ни сахарных башен, зато много жареного мяса, вареной рыбы, свежего хлеба, фасоли и ранних ягод. Тенч налил Филиппе супа из местных цыплят с миндальным молоком. Она серьезно сказала:

— Страшное горе. Я сочувствую вам от всей души.

Когда Ральфу выражали такие искренние соболезнования, он и сам казался себе человеком, на которого навалилась огромная беда, забывая, что своей же рукой вонзил нож в юное сердце Матильды.

— Благодарю вас, графиня, — скорбно ответил он. — Тилли была так молода. Но мы, воины, привычны к внезапным смертям. Сегодня человек спасает вам жизнь и клянется в вечной дружбе и преданности, а завтра в сердце ему вонзается арбалетный болт и вы его забываете.

Вдова как-то странно на него посмотрела, что напомнило ему взгляд сэра Грегори, в котором любопытство мешалось с отвращением. Интересно, подумал рыцарь, неужели такие взгляды вызывает его реакция на смерть Тилли?

— У вас есть сын.

— Джерри. Сегодня за ним смотрят монахини, однако завтра я заберу его в Тенч-холл. Придется искать кормилицу. — Пора намекнуть. — Хотя, разумеется, нужна женщина, которая заменит ему мать.

— Да.

Тенч вспомнил о ее собственном горе.

— Вам-то известно, что такое супружеская любовь.

— Я имела счастье любить моего обожаемого Уильяма двадцать один год.

— Вам, должно быть, очень одиноко.

Не самый лучший момент делать предложение, но Фитцджеральд решил подвести разговор к этой теме.

— Это так. Я потеряла троих мужчин — Уильяма и обоих наших сыновей. Замок опустел.

— Но, возможно, ненадолго.

Леди посмотрела на него, словно ослышалась, и Тенч понял, что поторопился. Филиппа отвернулась и заговорила с епископом Анри. Справа от Ральфа сидела Одила.

— Хотите пирога? — спросил он ее. — С мясом фазана и зайчатиной. — Девушка молча кивнула, и Тенч отрезал ей кусок. — Сколько вам лет?

— В этом году будет пятнадцать.

Высокая Одила уже имела фигуру матери — полную грудь, широкие женские бедра.

— Выглядите старше, — заметил Фитцджеральд, глянув на ее грудь.

Он хотел сделать комплимент — молодые люди обычно хотят выглядеть старше, — но дочь Уильяма вспыхнула и отвернулась. Тенч опустил глаза на нож, подцепил кусок вареной свинины с имбирем и задумчиво принялся за еду. Не очень-то у него получалось то, что Грегори называл «делать предложение».