Барбаросса - Пикуль Валентин

Прочли? Теперь понятно, каким кретинам доверяли сотни тысяч жизней наших дедов и отцов, и, надеюсь, читателю ясно, какие «полководцы» рождались в тиши кабинетов главного палача русского народа. Впрочем, Сталин любовно пестовал именно эту 2-ю ударную, не раз посылая в нее своих любимцев – Ворошилова, Маленкова и… Мехлиса, который любил стрелять налево и направо (в своих, конечно!). Только под конец 1941 года, когда убедились, что Г. Г. Соколову место в доме для умалишенных, командовать армией прислали генерала Власова, того самого, что тоже ходил в любимцах Сталина. Трагедия 2-й ударной армии известна, и лишь в наше время местные следопыты начали сбор ее костей – для братского захоронения…

Иосиф Виссарионович звонил на фронт И. С. Коневу:

– Товарищ Конев, а почему вы палкой деретесь? Лучше под трибунал и расстрелять человека, но нельзя же его оскорблять.

Иван Степанович Конев потом говорил друзьям: 

– Так я же ему не Мехлис, который сначала убьет человека, потом уже приговор подписывает. А я – да, палкой! Искал тут своего особиста. Туда-сюда – нету, пропал. Гляжу, а он в землянке – водку хлещет с бабами. Так что же мне, стрелять в него? Схватил дрын и этим дрыном его, а бабы – какая куда…

Осень. Дороги уже развезло. Не знаю, насколько это справедливо, но говорят, что была у нас такая злокозненная теория: не заводить в России хороших дорог, чтобы любой завоеватель застрял в непролазной грязище, утопая до самого пупа в слякоти, и …«сим победиши»! Если же подобная теория и существовала, то авторы ее не учли того, что бездорожье – палка о двух концах: одним концом она бьет по врагу, а другим достается тебе же. Осенью сорок первого мы нахлебались горя со своими дорогами. Грязь – ладно, но грязь такая, что не пройти и не проехать. От этого зависела порой обстановка на фронтах, алчно пожиравших тонны боеприпасов, а бездорожье часто ставило наши войска в бедственное, иногда и в крайнее положение. Может, не сдали бы мы Орел и Курск, если бы наши грузовики не утонули в грязи… Офицеры тыловой службы доложили Сталину, что пора заводить конные обозы, и он подписал приказ.

– Что тут? – сказал с иронией. – Нужны торбы с овсом? Ладно. Пусть будут и торбы… Двадцатый век – чему удивляться?

Под Москвой появились новые войска: «гужбатальоны».

Честь им и слава! Наверно, прав был Буденный, предрекая:

– А лошадь себя еще покажет…

И показала! Если ее, беднягу, не посылать в атаку против немецких танков, а впрягать в телегу иль в сани, так она, как русская баба, все выдюжит. В битве под Москвою «гужбатальоны» обеспечили фронт, доставив нашим бойцам припасов намного больше, нежели все самолеты и все грузовики…

У нас не было оснований сомневаться в том, что боевая техника Красной Армии скоро будет во многом лучше немецкой. Ошибки были допущены не в конструкторских бюро, а в планировании сроков вооружения, в головотяпстве тех, что занимали высокое положение при Сталине. Трагический разрыв между старой техникой и новой преодолевался уже в сорок первом году. Эвакуированные далеко на восток наши заводы еще не развернули свою мощность, станки будущих цехов иногда выстраивались прямо под открытым небом, и по ночам – при свете луны или при свете прожекторов – давали фронту первый снаряд, первую мину, первую пушку. С востока на фронт уже катились перегруженные эшелоны, и газета «Правда» писала сущую правду: «Они хотели блицкрига – теперь они его и получат!»

Но впереди нас ожидало еще столько бед и страданий, столько пролитых крови и слез… Как мы тогда выстояли?

* * *

– Хайль Гитлер! До Москвы осталось немного. Но если собрать все наши трупы и сложить их плечом к плечу, то это шоссе из мертвецов протянется до Берлина. Мы переступаем через павших, оставляя в грязи и сугробах раненых. О них уже не думаем. Это – балласт. Сегодня мы шагаем по трупам тех, кто шел впереди нас. Завтра мы сами станем такими же трупами, и через нас храбро перешагнут другие, идущие за нами… Хайль Гитлер!