К востоку от Эдема - Стейнбек Джон

У въезда в Салинас дорога повернула, обратясь в Главную улицу. Адам ступил на тротуар, потопал ботинками, сбивая грязь. Дома отгородили его от ветра, и почти сразу же Адама стал бить озноб. Он ускорил шаг. Не доходя до конца Главной улицы, завернул в бар гостиницы Эббота. Спросил там коньяку, торопливо выпил, и дрожь усилилась.

Заметив это, человек за стойкой — мистер Лапьер — сказал:

— Выпейте-ка еще. Иначе сляжете. Горячего рому хотите? Он вышибет из вас простуду.

— Хочу, — сказал Адам.

— Сейчас сделаю. А пока за кипятком схожу, вот еще рюмка коньяку.

Адам взял рюмку, сел за столик, ежась в мокрой одежде. Бармен вернулся из кухни с кипящим чайником. Поставил на поднос широкий низкий стакан с ромом, принес Адаму.

— Пейте как можно горячей, — сказал он. — От этого рома осина трястись перестанет.

Бармен пододвинул стул, присел, но тут же встал.

— Гляжу на вас, и самому зябко стало. Налью себе тоже.

Принес еще стакан, сел напротив Адама.

— Действует, — сказал он. — А когда вошли, даже напугали — такой были бледный. Вы не местный?

— Я из окрестностей Кинг-Сити, — сказал Адам.

— На похороны прибыли?

— Да. Он был мой старый друг.

— Народу много?

— Много.

— И неудивительно. У него было множество друзей. Жаль, что погода подвела. А вам надо повторить — и в постель.

— Повторю, — сказал Адам. — От грога уютно делается, мирно на душе.

— Этим он и ценен. И, может, спас вас от воспаления легких.

Подав новую порцию грога, бармен ушел за стойку и вернулся с мокрой тряпкой.

— Вот, оботрите грязь, — сказал он. — Похороны — штука нерадостная. А когда еще и дождь на тебя льет, то хоть самому помирай.

— Дождь уже после полил, — сказал Адам. — Я промок, идя с кладбища.

— Советую взять у нас наверху комнатку. Лягте в постель, я вам пришлю еще стакан горячего, и утром встанете как ни в чем не бывало.

— Пожалуй, так и сделаю, — сказал Адам. Он чувствовал, как кровь разгоряченно щиплет щеки, растекается по плечам и рукам, точно их заполнила инородная жаркая жидкость. И жар этот проник в потайной ледничек Адама, в хранилище запретных мыслей, и размороженные мысли робко выглянули, словно дети, не знающие, позволят ли им войти. Адам взял тряпку, нагнулся, очищая штанины от грязи. Кровь застучала в висках. — Налейте еще, — сказал он.

— Если как лекарство от простуды, то уже приняли достаточно, — сказал бармен. — Но если просто желаете выпить, то у меня есть старый ямайский. Выпейте неразбавленным. Он пятидесятилетней давности. Вода убьет аромат.

— Я просто хочу выпить, — сказал Адам. — Тогда и я с вами глотну. Уже много месяцев не трогал этой бутыли. До рома у нас охотников мало. В Салинасе пьют виски.

Адам обтер ботинки, бросил тряпку на пол. Выпил темного ямайского, закашлялся. Крепчайшее питье шибануло в переносицу, окутало мозг сладким духом. Комната качнулась набок, выпрямилась.

— Хорош, правда? — спросил бармен. — Но способен свалить с ног. Я бы на этом кончил, но, может, вы не прочь, чтобы вас свалило. Некоторые для того и пьют.

Адам лег локтями на столик. Ему донельзя, до испуга захотелось говорить, говорить. И он заговорил — каким то не своим голосом, а слова изумили его самого.

— Я тут редко бываю, — сказал он. — Вы знаете, где заведение Кейт?

— Господи Иисусе! Этот ямайский даже крепче, чем я думал, — сказал бармен и продолжал сурово: — Вы на ранчо живете?

— Да. Недалеко от Кинг-Сити. Моя фамилия — Траск.

— Очень приятно. Женаты?

— Нет. Уже нет.

— Овдовели?

— Да.

— Сходите к Дженни. А к Кейт вам не надо. У Кейт нехорошо. Дженни там совсем рядом. Сходите к ней и получите все, что вам требуется.

— Совсем рядом?

— Да. Пройдете полтора квартала на восток, повернете направо. Любой вам скажет, где салинасский Ряд.

— А чем у Кейт нехорошо? — спросил Адам, тяжело ворочая языком.

— Вы идите к Дженни, — сказал бармен.

Вечер был слякотный. На Кастровилльской улице стояла глубокая липкая грязь; обитателям Китайского квартала пришлось положить через улочку доски от хибары к хибаре. Тучи на вечернем небе были серые, крысиного оттенка, а воздух был не то что влажный — промозглый. По-моему, разница в том, что влага приходит сверху, а промозглость — снизу, порожденная гнилостным брожением. Ветер уже ослабел, налетал сырыми и холодными порывами. Холод этот вытрезвил Адама, но приданная ромом храбрость не испарилась. Адам быстро шагал по немощеному тротуару, глядя под ноги — обходя лужи. Там, где улицу пересекала линия железной дороги, горел предупредительный фонарь, и Ряд был тускло освещен им да еще слабенькой, с угольной нитью, лампочкой на крыльце у Дженни.