Праздник, который всегда с тобой - Хемингуэй Эрнест

— Тэти, у нас хватит денег, чтобы хорошо поставить? — спросила жена.

— Нет, мы потратим то, что возьмем с собой. Ты хотела бы потратить их на что-нибудь другое?

— Ну… — сказала она.

— Знаю. Со мной было ужасно трудно, я сквалыжничал, вел себя гнусно.

— Нет, — сказала она. — Но…

Я знал, насколько ограничивал нас во всем и насколько это было тяжело. Того, кто занят своим делом и получает от него удовлетворение, бедность не угнетает. Я думал о ваннах, душе, смывных туалетах как о вещах, которыми пользуются люди хуже нас, и о том, как кстати были бы в поездках эти удобства, — а ездили мы часто. Внизу нашей улицы, у реки, была общественная баня. Жена никогда не сетовала на отсутствие удобств, так же как не плакала из-за неудачи с Золотой Козой. Плакала она, помню, жалея лошадь, а не из-за денег. Я вел себя глупо, когда ей понадобился жакет из серого барашка, а когда она его купила, полюбил его. И в других случаях вел себя глупо. Все это была борьба с бедностью, а выиграть ее можно, только не тратя денег. Тем более если покупаешь картины вместо одежды. Но тогда мы вовсе не считали себя бедными. Не признавали этого. Мы считали себя людьми высокого полета, а те, на кого мы смотрели свысока и кому справедливо не доверяли, были богаты. Мне никогда — и после — не казалось странным носить для тепла спортивную фуфайку вместо нижней рубашки. Это только богатым казалось странным. Мы питались хорошо и дешево, пили хорошее и дешевое, спали вдвоем хорошо и в тепле и любили друг друга.

— Думаю, надо поехать, — сказала жена. — Мы давно не ездили. Возьмем с собой еду и вино. Я сделаю вкусные сандвичи.

— Поедем на поезде — так дешевле. Но если думаешь, что не стоит, давай не поедем. Сегодня сколько угодно найдется хороших занятий. Чудесный день.

— Думаю, надо поехать.

— А не хочешь как-нибудь по-другому его провести?

— Нет, — надменно сказала она. К надменности очень подходили ее высокие красивые скулы. — Кто мы, в конце концов?

И мы поехали с Северного вокзала, через самую грязную и грустную часть города, и прошли пешком от разъезда до оазиса — ипподрома. Пришли рано, сели на мой плащ на стриженом травяном склоне, съели завтрак, выпили вина из бутылки и смотрели на старую трибуну, на коричневые деревянные будки тотализатора, на зелень дорожки и более темную зелень барьеров, на блестящие коричневые канавы с водой, на беленые каменные стенки и белые столбы и ограду, на паддок под недавно распустившимися деревьями, на первых лошадей, которых там вываживали. Мы выпили еще вина, посмотрели программу, и жена легла на плаще поспать, лицом к солнцу. Я пошел и отыскал одного знакомого еще по Сен-Сиро в Милане. Он назвал мне двух лошадей.

— Заметь, на них не ставят. Но пусть это тебя не смущает.

Первую скачку мы выиграли, поставив половину выделенных денег, конь привез нам сам-двенадцать, прыгал замечательно, вырвался на дальней стороне круга и пришел на четыре корпуса впереди. Половину денег мы отложили, а другую половину поставили на второго жеребца, который сразу вышел вперед, все время лидировал на барьерах, а на ровном едва удержал преимущество — фаворит нагонял его с каждым шагом, только два хлыста мелькали в воздухе.

Мы пошли выпить по бокалу шампанского в баре под трибуной и подождали, пока объявят выигрыши.

— Ох, скачки эти тяжело даются, — сказала жена. — Ты видел, как он его настигал?

— У меня до сих пор все замирает.

— Сколько он принесет?

— Ставка была восемнадцать к одному. Но под конец на него могло больше народу поставить.

Лошади прошли мимо — наш мокрый, с раздутыми ноздрями, жокей похлопывал его.

— Бедняга, — сказала она. — Мы-то только ставили.

Мы посмотрели им вслед, выпили еще по бокалу шампанского, а потом был объявлен выигрыш: 85. Это означало, что выплатят восемьдесят пять франков за десять.

— Видно, под конец на него много поставили, — сказал я.

Но мы выиграли много денег, большие деньги для нас, и теперь у нас была и весна, и деньги. Я подумал, что больше ничего и не надо. В такой день взять по четверти выигрыша каждому на расходы, а половину капитала оставить для скачек. Капитал для скачек я держал в секрете, отдельно от остальных денег, а скачки в том или другом месте проводились ежедневно.

Позже в том же году, когда мы вернулись из поездки и нам опять повезло на каких-то скачках, мы зашли по дороге домой в «Прюнье» и, оглядев в витрине все чудеса с ясно прописанными ценами, сели за стойку. Мы ели устрицы и крабы по-мексикански, запивая бокалами сансера. Мы пошли домой через сад Тюильри уже затемно, остановились, посмотрели через арку Карусель на темный сад, на огни площади Согласия за темным садом, на длинную цепочку огней, взбегающих к Триумфальной арке. Потом мы посмотрели назад, на темный Лувр, и я спросил: