Праздник, который всегда с тобой - Хемингуэй Эрнест

— Для этого масса причин, — сказал Форд. — Но как я его осадил!

Он был абсолютно счастлив. Я никогда не видел Беллока, и, думаю, он нас не видел. У него был вид человека, о чем-то задумавшегося, и он посмотрел на наш стол невидящим взглядом. Меня огорчило, что Форд обошелся с ним грубо: молодой, начинающий писатель, я глубоко уважал Беллока как старшего коллегу. Нынче этого не поймут, но тогда это было в порядке вещей.

Я подумал, что было бы славно, если бы Беллок подошел к столу и я с ним познакомился. День был испорчен обществом Форда, и я подумал, что Беллок мог бы его немного улучшить.

— Зачем вы пьете бренди? — спросил Форд. — Разве вы не знаете, что для молодого писателя пристраститься к бренди — это погибель.

— Я не часто его пью, — сказал я.

Я пытался вспомнить, что говорил мне о Форде Эзра Паунд: что ни в коем случае я не должен быть с ним груб и должен помнить, что он лжет, только когда очень устал, что он на самом деле хороший писатель и пережил тяжелые семейные неприятности. Я очень старался держать это в уме, но реальность грузной пыхтящей неприятной персоны на расстоянии вытянутой руки препятствовала этому. И все же я старался.

— Объясните мне, почему с кем-то не раскланиваются, — попросил я. До сих пор я думал, что так делают только в романах мисс Уида. Я не мог прочесть ни одного ее романа, даже в лыжный сезон в Швейцарии, когда исчерпан был свой запас книг, и дул сырой южный ветер, и были только кем-то брошенные довоенные издания «Таухница». Но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что не раскланиваются в ее романах.

— Джентльмен никогда не раскланивается с мерзавцем, — объяснил Форд.

Я глотнул коньяку.

— И с невежей не кланяется?

— Джентльмен не может водить знакомство с невежами.

— Так значит, не кланяются только с равными себе? — не отставал я.

— Естественно.

— А как вообще знакомятся с мерзавцем?

— Вы могли этого не знать, или он мог превратиться в мерзавца.

— Кто такой мерзавец? — спросил я. — Это тот, кого надо отлупить до полусмерти?

— Не обязательно, — сказал Форд.

— А Эзра — джентльмен?

— Нет, конечно, — сказал Форд. — Он американец.

— Американец не может быть джентльменом?

— Может быть, Джон Куинн, — объяснил Форд. — Некоторые ваши послы.

— Майрон Т. Херик?

— Возможно.

— Генри Джеймс был джентльменом?

— Почти.

— А вы джентльмен?

— Разумеется. Я был членом Комиссии его величества.

— Это очень сложно, — сказал я. — А я джентльмен?

— Ни в коем случае, — сказал Форд.

— Почему тогда вы пьете со мной?

— Я пью с вами как с многообещающим молодым писателем. Как с коллегой, в сущности.

— Приятно слышать, — сказал я.

— В Италии вас могли бы считать джентльменом, — великодушно признал он.

— Но я не мерзавец?

— Разумеется, нет, мой милый мальчик. Кто такое мог сказать?

— Могу стать мерзавцем, — грустно сказал я. — Пью коньяк и прочее. Вот что погубило лорда Гарри Хотспера у Троллопа. Скажите, Троллоп — джентльмен?

— Конечно, нет.

— Вы уверены?

— Могут быть разные мнения. Но не у меня.

— А Филдинг? Он был судьей.

— Формально — может быть.

— Марло?

— Разумеется, нет. — Джон Донн?

— Он был священником.

— Очаровательно, — сказал я.

— Рад, что вы заинтересовались, — сказал Форд. — Выпью-ка я коньяку с водой, пока вы здесь.

Форд ушел, стемнело, я сходил к киоску и купил «Пари-спорт компле», итоговый вечерний выпуск с результатами скачек в Отейе и программой на завтра в Энгиене. Официант Эмиль, сменивший Жана, подошел к моему столу посмотреть результаты последнего заезда в Отейе. Потом ко мне подсел близкий друг, редко бывавший в «Лила», и когда он заказывал Эмилю вино, мимо по тротуару прошел тот же худой человек в плаще и его высокая дама. Он скользнул взглядом по столу.

— Это Хилер Беллок, — сказал я. — Тут сидел Форд и демонстративно его не заметил.

— Не будь ослом, — сказал мой друг. — Это Алистер Кроули, чернокнижник. Его называют самым порочным человеком на свете.

— Извини, — сказал я.

10

С Паскиным в кафе «Дом»

Был приятный вечер, я усердно работал весь день и теперь вышел из нашей квартиры в доме 115 по улице Нотр-Дам-де-Шан, прошел через двор со штабелями досок, закрыл дверь, пересек улицу, вошел через заднюю дверь в булочную, фасадом смотревшую на бульвар Монпарнас, и через пекарню, полную теплых хлебных запахов, и магазин вышел на бульвар. Был конец дня, в булочной уже горел свет; в ранних сумерках я прошел по улице и остановился перед террасой ресторана «Негр де Тулуз», где нас ждали к ужину салфетки в красную и белую клетку, продетые в деревянные кольца. Я прочитал меню, напечатанное на мимеографе фиолетовой краской, и увидел, что plat de jour^[27] сегодня — casseulet^[28]. Название разбудило во мне голод.