Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест

– Как вы себя чувствуете? – спросил он. На полу у постели он положил какие-то свертки.

– Хорошо, отец мой.

Он сел на стул, принесенный для Ринальди, и смущенно поглядел в окно. Я заметил, что у него очень усталый вид.

– Я только на минутку, – сказал он, – Уже поздно.

– Еще не поздно. Как там у нас?

Он улыбнулся.

– Потешаются надо мной по-прежнему. – Голос у него тоже звучал устало. – Все, слава богу, здоровы. Я так рад, что у вас все обошлось, – сказал он. – Вам не очень больно?

Он казался очень усталым, а я не привык видеть его усталым.

– Теперь уже нет.

– Мне очень скучно без вас за столом.

– Я и сам хотел бы вернуться поскорее. Мне всегда приятно было беседовать с вами.

– Я вам тут кое-что принес, – сказал он. Он поднял с пола свертки. – Вот сетка от москитов. Вот бутылка вермута. Вы любите вермут? Вот английские газеты.

– Пожалуйста, разверните их.

Он обрадовался и стал вскрывать бандероли. Я взял в руки сетку от москитов. Вермут он приподнял, чтобы показать мне, а потом поставил опять на стол у постели. Я взял одну газету из пачки. Мне удалось прочитать заголовок, повернув газету так, чтобы на нее падал слабый свет из окна. Это была «Ньюс оф уорлд».

– Остальное – иллюстрированные листки, – сказал он.

– С большим удовольствием прочитаю их. Откуда они у вас?

– Я посылал за ними в Местре. Я достану еще.

– Вы очень добры, что навестили меня, отец мой. Выпьете стакан вермута?

– Спасибо, не стоит. Это вам.

– Нет, выпейте стаканчик.

– Ну, хорошо. В следующий раз я вам принесу еще.

Вестовой принес стаканы и откупорил бутылку. Пробка раскрошилась, и пришлось протолкнуть кусочек в бутылку. Я видел, что священника это огорчило, но он сказал:

– Ну, ничего. Не важно.

– За ваше здоровье, отец мой.

– За ваше здоровье.

Потом он держал стакан в руке, и мы глядели друг на друга. Время от времени мы пытались завести дружеский разговор, но это сегодня как-то не удавалось.

– Что с вами, отец мой? У вас очень усталый вид.

– Я устал, но я не имею на это права.

– Это от жары.

– Нет. Ведь еще только весна. На душе у меня тяжело.

– Вам опротивела война?

– Нет. Но я ненавижу войну.

– Я тоже не нахожу в ней удовольствия, – сказал я.

Он покачал головой и посмотрел в окно.

– Вам она не мешает. Вам она не видна. Простите. Я знаю, вы ранены.

– Это случайность.

– И все-таки, даже раненный, вы не видите ее. Я убежден в этом. Я сам не вижу ее, но я ее чувствую немного.

– Когда меня ранило, мы как раз говорили о войне. Пассини говорил.

Священник поставил стакан. Он думал о чем-то другом.

– Я их понимаю, потому что я сам такой, как они, – сказал он.

– Но вы совсем другой.

– А на самом деле я такой же, как они.

– Офицеры ничего не видят.

– Не все. Есть очень чуткие, им еще хуже, чем нам.

– Таких немного.

– Здесь дело не в образовании и не в деньгах. Здесь что-то другое. Такие люди, как Пассини, даже имея образование и деньги, не захотели бы быть офицерами. Я бы не хотел быть офицером.

– По чину вы все равно что офицер. И я офицер.

– Нет, это не все равно. А вы даже не итальянец. Вы иностранный подданный. Но вы ближе к офицерам, чем к рядовым.

– В чем же разница?

– Мне трудно объяснить. Есть люди, которые хотят воевать. В нашей стране много таких. Есть другие люди, которые не хотят воевать.

– Но первые заставляют их.

– Да.

– А я помогаю этому.

– Вы иностранец. Вы патриот.

– А те, что не хотят воевать? Могут они помешать войне?

– Не знаю.

Он снова посмотрел в окно. Я следил за выражением его лица.

– Разве они когда-нибудь могли помешать?

– Они не организованы и поэтому не могут помешать ничему, а когда они организуются, их вожди предают их.

– Значит, это безнадежно?

– Нет ничего безнадежного. Но бывает, что я не могу надеяться. Я всегда стараюсь надеяться, но бывает, что не могу.

– Но война кончится же когда-нибудь?

– Надеюсь.

– Что вы тогда будете делать?

– Если можно будет, вернусь в Абруццы.

Его смуглое лицо вдруг осветилось радостью.

– Вы любите Абруццы?

– Да, очень люблю.

– Вот и поезжайте туда.

– Это было бы большое счастье. Жить там и любить бога и служить ему.

– И пользоваться уважением, – сказал я.

– Да, и пользоваться уважением. А что?

– Ничего. У вас для этого есть все основания.

– Не в том дело. Там, на моей родине, считается естественным, что человек может любить бога. Это не гнусная комедия.