Кровавый меридиан - Маккарти Кормак

Негр обернулся, одежды его разлетелись. Одной рукой он держался за рану, а другой шарил среди одеяния в поисках оружия, которого там не было, не было. Слева пролетела вторая стрела, а ещё две вонзились и крепко застряли в груди и в паху. Добрых четыре фута в длину, они чуть приподнимались в такт его движениям, как церемониальные жезлы, а он ухватился за бедро, там, где вдоль древка хлестала артериальная кровь, шагнул к берегу и боком рухнул в реку.

Там было неглубоко, он сделал слабую попытку встать на ноги, но в это время в плоскодонку запрыгнул первый юма. Абсолютно голый, с подкрашенными охрой волосами, с размалёванным чёрной краской лицом, которое разделяла алая линия, проведённая от клина волос на лбу до подбородка. Он дважды топнул по доскам, размахивая руками, словно чародей из первобытной драмы, нагнулся, ухватил лежавшего в краснеющей воде негра за одежду, приподнял и разнёс ему голову боевой дубинкой.

Всей толпой — кто верхом, кто пеший, вооружённые луками и дубинками, с чёрными или бледными от краски лицами и замазанными глиной в высокие причёски волосами — индейцы устремились на холм к укреплениям, где спали американцы. Первым у них на пути оказалось жилище Линкольна. Через несколько минут, когда они вывалились оттуда, один нёс за волосы голову доктора, с которой капала кровь, а другие тащили по сухой глине его собаку со связанной мордой, собака вырывалась и упиралась. Под навесом из ивовых шестов и брезента они убили одного за другим поднимавших спьяну головы Ганна, Уилсона и Хендерсона Смита и в полной тишине двинулись дальше среди грубых перегородок, и в полосках лучей солнечного света там, где показавшееся солнце уже тронуло верхние точки земли, их тела блестели от краски, жира и крови.

Когда они вошли к Глэнтону, тот вскочил на кровати и стал дико озираться. Крохотную глиняную комнатку почти полностью занимала медная кровать, отнятая им у какой-то семьи переселенцев, и он сидел на ней, как промотавшийся феодальный правитель, а по углам кровати на шишечках был развешан его богатый набор оружия. Неосёдланный Конь забрался к нему прямо на кровать и стоял там, пока один из этого судебного присутствия не подал ему справа обычный топор с ореховым топорищем, покрытым языческими узорами и украшенным кисточками из перьев хищных птиц. Глэнтон сплюнул.

Руби давай, гнусная краснокожая образина, прорычал он. Старик занёс топор и разрубил голову Джона Джоэла Глэнтона аж до трахеи.

Ворвавшись к судье, они обнаружили там идиота и скорчившуюся на полу голую девочку лет двенадцати. За ними, тоже голый, воздвигся судья. В руках он держал наставленный на нападавших бронзовый ствол гаубицы. Деревянный лафет стоял на полу с разогнутыми, вывороченными креплениями. Ствол судья зажимал под мышкой, а свободной рукой держал над запальным каналом зажжённую сигару. Индейцы прянули назад, валясь друг на друга, а судья сунул сигару в рот, схватил свою дорожную сумку, вышел из двери и, пятясь, двинулся мимо них вниз по насыпи. К нему жался еле достававший ему до пояса идиот. Вместе они вошли в лес у подножия холма и исчезли из виду.

Дикари развели на холме большой костёр из предметов обстановки, добытых в жилищах белых, подняли тело Глэнтона, пронесли его на руках, словно убитого воина, и швырнули в огонь. К трупу Глэнтона был привязан и его пёс, он тоже последовал за хозяином этакой завывающей сати^[225] и исчез, потрескивая, в клубах дыма от зелёных веток. Притащили за ноги обезглавленный труп доктора, подняли его и тоже бросили в этот погребальный костёр. Огню был предан и докторский мастиф. Барахтаясь, пёс соскользнул на другую сторону костра, верёвки, которыми он был связан, должно быть, перегорели и лопнули, потому что он попытался было отползти от огня, обуглившийся и ослепший, но его подцепили лопатой и закинули обратно. В костёр побросали и остальных восьмерых мертвецов. Тела шипели, поджариваясь, вокруг разносилась жуткая вонь, и над рекой повис густой дым. Водружённую на кол голову доктора сначала носили вокруг, но в конце концов полетела в огонь и она. На земле шёл делёж оружия и одежды, поделили и золото с серебром из сундука, который вытащили к костру и разнесли топором в щепки. Всё остальное свалили грудой в пламя костра, уселись на земле, — солнце уже взошло, разрисованные лица блестели в его лучах, — разложив перед собой новые приобретения, глядя на огонь и покуривая свои трубки, словно размалёванная труппа мимов, собравшаяся в захолустье вдали от городов, где при свете дымящихся фонарей их освистывала толпа, и размышлявших о том, в каких ещё городах предстоит побывать, о жидких фанфарах и барабанном бое, о наспех нарисованных афишах, на которых начертаны их судьбы, ибо для этих людей всё было так же предрешено, и в обугленных вражеских черепах, раскалившихся от жара и сверкавших среди углей ярко, как кровь, они видели прообраз собственного конца.