Кровавый меридиан - Маккарти Кормак

Джентльмены, воскликнул Тоудвайн, я прям-как-пить-дать-знаю, что там затевается! Это я вам гарантирую.

На следующий день судья вместе с остальными стоял на улице, держа в зубах сигару и покачиваясь на каблуках хороших сапог из козлиной кожи. Он рассматривал арестантов, которые ползали в канаве на коленях и выгребали отбросы голыми руками. Малец наблюдал за судьёй. Тот встретился с ним взглядом, вынул сигару изо рта и улыбнулся. Или мальцу так показалось. Потом судья вставил сигару обратно в рот.

В тот вечер Тоудвайн собрал их, они скорчились у стены и зашептались.

Его зовут Глэнтон, сообщил Тоудвайн. У него контракт с Триасом, губернатором. Ему обещали по сотне долларов за скальп и тысячу за голову Гомеса. Я сказал, что нас трое. Джентльмены, скоро мы выберемся из этой вонючей дыры.

У нас и экипировки никакой нет.

Он знает. Говорит, что возьмёт любого, если это человек что надо, и вычтет из его доли. Так что смотрите не проговоритесь, что вы не бывалые истребители индейцев, я-то сказал, что лучше нас троих не сыскать.

Три дня спустя они ехали цепью по улицам с губернатором и его окружением, губернатор на бледно-сером жеребце, а головорезы на своих малорослых боевых мустангах, все улыбались и кланялись, миловидные смуглые девицы бросали из окон цветы, некоторые посылали воздушные поцелуи, рядом бежали мальчишки, старики махали шляпами и кричали «ура!», а замыкали процессию Тоудвайн, малец и ветеран, причём ноги ветерана в тападеро^[58] почти касались земли, до того они были длинные и до того низкорослая была лошадь. Так они доехали до окраины города, где у старого каменного акведука состоялась незатейливая церемония, в ходе которой губернатор благословил их, выпив за их здоровье, и они выехали на дорогу, ведущую вглубь страны.

VII

В отряде было двое по фамилии Джексон, один чёрный, другой белый, и обоих звали Джон. Их разделяла давняя вражда; когда они уже ехали среди пустынных гор, белый нарочно отставал, чтобы поравняться с чёрным, и, держась в тени его фигуры, уж сколько было этой тени, что-то ему нашёптывал. Чёрный останавливал лошадь или резко посылал её вперёд, чтобы отвязаться. Белый словно желал надругаться над его личностью, случайно обнаружив дремавшее в тёмной крови или тёмной душе чёрного ритуальное представление о том, что, вставая на его тень, отбрасываемую на каменистую землю и несущую в себе что-то от него самого, белый подвергает его опасности. Белый смеялся и мурлыкал что-то вполголоса, будто слова любви. Все наблюдали за ними — интересно же, чем это кончится, — но никто не пытался одёрнуть ни того ни другого, а Глэнтон, который время от времени оборачивался и окидывал взглядом колонну, похоже, просто отмечал их присутствие и ехал дальше.

Утром того дня отряд собрался за домом на окраине города. Двое вытащили из фургона оружейный ящик; трафаретные надписи гласили, что он из арсенала в Батон-Руже. Прусский еврей по имени Шпейер вскрыл ящик копытными щипцами и молотком и вынул что-то плоское, завёрнутое в коричневую бумагу, просвечивавшую от смазки, похожую на вощанку. Глэнтон развернул пакет, и бумага упала на землю. В руке у него оказался патентованный длинноствольный шестизарядный кольт. Этот внушительный револьвер с винтовочным зарядом в продолговатых барабанах предназначался для драгун и в снаряжённом состоянии весил почти пять фунтов. Пущенная из него коническая пуля весом в пол-унции пробивала шесть дюймов дерева твёрдых пород, а в ящике таких пистолетов было четыре дюжины. Шпейер распечатывал мульды для отливки пуль, пороховницы и принадлежности, а судья Холден разворачивал ещё один револьвер. Все столпились вокруг. Глэнтон протёр ствол и пороховые каморы и взял у Шпейера пороховницу.

Смотрится что надо, заметил кто-то.

Глэнтон засыпал порох, вставил пулю и загнал её шомполом, прикреплённым на рычаге под стволом. Когда все каморы были заряжены, он вставил капсюли и огляделся. Кроме коммерсантов и покупателей, во дворе было ещё немало живых существ. Сначала взгляд Глэнтона упал на кошку, которая в тот самый момент бесшумно, точно птица, взлетела на высокую стену с другой стороны. Повернулась и стала пробираться среди осколков битого стекла, укреплённых стоймя в глинобитной кладке. Глэнтон одной рукой нацелил огромный пистолет и большим пальцем взвёл курок. Мёртвую тишину разорвал оглушительный выстрел. Кошка исчезла. Ни крови, ни крика — её просто не стало. Шпейер беспокойно глянул на мексиканцев. Они не сводили глаз с Глэнтона. Тот снова взвёл курок и повернул пистолет в другую сторону. Куры, клевавшие что-то в сухой пыли в углу двора, нервно замерли, наклонив головы каждая под своим углом. Грохнул выстрел, и одна птица разлетелась целым облаком перьев. Остальные молча забегали по двору, вытянув длинные шеи. Он выстрелил ещё раз. Вторая птица шлёпнулась на спину и задёргала лапами. Остальные захлопали крыльями, пронзительно кудахча, а Глэнтон перевёл револьвер и застрелил козлёнка, что в страхе прижался горлом к стене, и козлёнок мешком свалился в пыль, затем Глэнтон нацелил на глиняный garrafa,^[63] который рассыпался дождём черепков и воды, потом, взяв выше, повернулся к дому, и в глинобитной башенке над крышей ожил колокол; невесёлый звон ещё долго разносился вокруг, когда стихло эхо выстрелов.