Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

— Отпустите меня, капитан.

Только сейчас Пепе Лобо узнал, кто перед ним. Лолита видит, как по его лицу, сменяя друг друга, чередой пробегают — удивление, недоверие, ошеломление, растерянность. Рука разжимается. Слышится невнятное:

— Вы… Я…. Я не знал…

Лолита, сама не очень сознавая почему, наслаждается своим торжеством. И замешательством этого человека, на лице которого мгновенно, словно свечу задули, угасла улыбка. Он смотрит по сторонам, как будто пытается понять, сколькие из тех, кто окружает их, принимали участие в этой проказе. Потом, взглянув на нее очень серьезно, произносит сухо:

— Прошу извинить.

Похож сейчас на мальчишку, которому дали нагоняй, думает Лолита. На миг, смутно трогая ее сердце, на его лице неожиданно мелькает что-то детское. Может быть, этот быстрый, исподлобья, взгляд. Или эта манера в растерянности широко раскрывать глаза. Наверно, так он выглядел в детстве, когда его бранили, внезапно думает она. Когда еще не служил на флоте.

— Веселитесь, капитан?

Теперь не отвечает он, а Лолита испытывает особенное, незнакомое ликование. Уверенность в том, что обрела власть над этим человеком. Плотское, нутряное и почти первобытное ощущение, чудом пришедшее к ней из каких-то доисторических времен, от бесконечно далеких прабабок. Она разглядывает бакенбарды, доходящие почти до углов рта, крутой квадратный подбородок, выбритый, без сомнения, несколько часов назад, но сейчас уже вновь затененный проступающей щетиной. Интересно, как пахнет его кожа, вдруг спрашивает себя Лолита.

— Не ожидала встретить вас здесь.

— Я, признаться, еще меньше.

Зеленые глаза уже смотрят с прежней, спокойной уверенностью. Снова искрятся от огоньков свечей. Курра Вильчес, заподозрив что-то неладное, поднялась из-за стола и направляется к ним. Лолита успокаивающе поднимает руку:

— Все в порядке, маркитантка.

Курра сквозь прорези полумаски вопросительно глядит то на капитана, то на подругу:

— В самом деле?

— Уверяю тебя. Скажи нашему запьянцовскому матадору, что я пойду на воздух. Здесь так накурено, не продохнуть.

После паузы раздается голос ошеломленной Курры:

— Одна?

Лолита, представляя себе, как разинула она рот под картонной маской с намалеванными усами, едва удерживается от смеха.

— Не тревожься. Этот кабальеро сопроводит меня.

Рохелио Тисон успевает отпрянуть в сторону и увернуться от ведра воды, выплеснутой из окна, а вслед за тем — делать нечего — пробирается через кучку женщин, наряженных ведьмами, а те в шутку замахиваются на нега своими метлами. Дело происходит в квартале, населенном простонародьем — мастеровыми и ремесленниками: здесь все знают друг друга и жизнь происходит на улице, у всех на виду. Плоские крыши-террасы многих домов сданы внаем эмигрантам и беженцам. Кое-какие улицы иллюминированы — пуская в воздух спирали темного пахучего дыма, горят масляные плошки. Невзирая на недавно принятый муниципалитетом запрет устраивать публичные празднества — нарушителям мужеского пола нарушение обойдется в десять песо, женского — в сумму вдвое меньшую, — веселье на улицах кипит вовсю: с балконов льют на прохожих воду и швыряют пакетики с порохом, собираются толпами, горланят песни под гитары, дудки, трещотки, барабаны, пищалки. Повсюду гремит смех, звучат незлобивые шутки, произносимые с неповторимым выговором кадисского простонародья. Несколько раз путь комиссару заступают вереницы свободных негров, в такт ритмичному рокоту барабанов пляшущих на мостовой и припевающих свои карибские куплеты.

На Тисона налетает мальчуган в мавританском бурнусе и бабучах: в руках у него надутый бычий пузырь на длинной палке, которым он уже собирается треснуть встречного. Но тот парирует удар тростью:

— Не вздумай. Голову оторву.

Неприязненный тон и злой взгляд производят нужное действие, и паренек понуро удаляется, а комиссар, пробираясь сквозь густую толчею, идет дальше, разглядывает беснующихся вокруг ряженых. Иногда, завидев девушку, некоторое время следует за нею в отдалении, посматривая, не увязался ли, не приблизился ли еще кто-нибудь. Каждый раз в таких случаях он проходит несколько улиц, зорко вглядываясь в каждую маску, стараясь подметить чье-либо подозрительное поведение, верный признак, безобманную примету, которые позволят кинуться на злоумышленника, сорвать с него маску и обнаружить под ней черты, бессчетно представавшие Тисону в его кошмарах, — бессонница с каждой ночью все злее, и он лишь ненадолго забывается тяжкой дремотой, где перемешаны явь и сон, — черты человека, которого он ищет. Иногда — если внимание его привлек совсем уж странный маскарадный костюм или необычная внешность — Тисон увязывается и за теми, кто постарше, идет следом, ловит каждое движение. Каждый шаг.

На улице Соль возле часовни он замечает мужчину в длинном, грубого сукна черном балахоне с капюшоном, в белой маске. Стоит неподвижно, смотрит на толпу. Что-то в нем настораживает комиссара. Что именно? Может быть, соображает он, прячась за прохожими, то, как наособицу держится этот ряженый, как отъединен от толпы и чужд общему веселью, бурлящему на тротуарах и мостовой. Смотрит на все словно бы со стороны или издалека. Если так, решает комиссар, зачем было напяливать маскарадный костюм и выходить на улицу в Карнавал? Ради чего, спрашивается? Развлечься? Но происходящее явно не доставляет ему никакого удовольствия. В отличие от всех прочих. Голова под капюшоном медленно поворачивается из стороны в сторону, следуя за потоком веселящихся людей. Но даже когда три молоденькие девицы с вымазанными сажей лицами, в ярко-разноцветных нарядах и соломенных шляпах, подскочив вплотную, прыскают в него водой из трубочек, а потом уносятся вверх по улице, странный человек никак не отзывается. Не меняет позы. Лишь смотрит убегающим вслед.

Тисон, все так же прячась за прохожими, медленно приближается к ряженому. Тот, как и раньше, неподвижен и на мгновение задерживает скользящий взгляд на комиссаре. Потом отворачивается и снимается с места. Уходит. Может быть, это совпадение, думает Тисон. А может быть, и нет. Ускорив шаги, чтобы не потерять из виду, он сопровождает ряженого до улицы Сакраменто. И там, когда, потеряв терпение, уже собирается нагнать его, схватить, сдернуть с него личину, тот присоединяется к целой толпе мужчин и женщин в карнавальных костюмах — его появление вызывает настоящий восторг. Его называют по имени, суют ему в руки бурдючок с вином, и новоприбывший, откинув капюшон, подняв на лоб маску, запрокидывает голову и умело пускает прямо в глотку струю. Меж тем комиссар, взъярясь на то, как глупо все это вышло, уходит прочь.

Запах жареной рыбы, горелого масла, жженого сахара. В рыбачьем квартале Винья убогие, приплюснутые к земле домишки украшены бумажными фонариками с зажженными свечками внутри. На прямой и широкой улице Пальма эти огоньки кажутся протянувшимися во тьме цепочками светлячков. Обитатели квартала собираются кучками; слышны говор, смех, звон стаканов, песни. На углу Консоласьон горящая на земле плошка освещает лишь ноги двух мужчин и женщины в простынях, похожих на саваны: пьяными голосами троица тянет песню о короле Пепино, который «был и храбр, и пылок, и в карету не садился без пяти бутылок».

— Никогда прежде здесь не бывала, — говорит Лолита, с любопытством озираясь.

Пепе Лобо успевает заслонить ее от пронесшейся мимо ватаги мальчишек с зажженными фитилями, пузырями и спринцовками. Потом поворачивается к ней:

— Мы можем вернуться, если хотите.

— Не хочу.

Ее лицо полностью скрывает так и не снятая пока маска из черной тафты; капюшон домино не откинут. Когда Лолита слишком долго молчит, Пепе Лобо кажется, что рядом с ним шествует призрак.

— Здесь мило… И такая приятная погода… Для этого времени года — особенно…

Порою, вот как сейчас, возобновляется разговор — о погоде ли или о чем-то столь же малозначащем. Это происходит, когда молчание чересчур затягивается, ибо никто не хочет или, вернее, не решается его нарушить. Лобо знает, что его спутница тоже понимает это. Удивительно хорошо идти вот так, без цели, молча и неторопливо, будто погрузившись в некую блаженную истому. В безмолвии ночных улиц, превращающем их в соучастников, в ночь карнавала, избавляющего от обязательств и ответственности. И капитан со своей дамой бредут куда глаза глядят уже больше получаса. Лишь иногда рядом вдруг возникнет ватага ряженых или выскочившая как из-под земли маска дунет над ухом в пищалку, заставив их невольно податься ближе друг к другу, соприкоснуться.

— А знаете ли вы, капитан, что пляски танцовщиц Гадеса производили в Древнем Риме настоящий фурор?

Сейчас они вышли на перекресток, освещенный уличным фонарем. Перед приоткрытой дверью в закусочную, готовую принять их при появлении патруля, отплясывают в объятиях цыган, моряков, махо несколько женщин в маскарадных костюмах. Музыку им заменяет плеск ладоней, задающий ритм.