Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Рошак Теодор

Виктор попросил профессора Соссюра вращать колесо электрогенератора; вновь внутри стеклянной сферы вспыхнула голубоватая призрачная дуга. В библиотеке повисла тишина; присутствующие не сводили напряженного взгляда со сморщенной человеческой кисти, лежавшей в круге желтого света свечей. Спустя несколько секунд едва заметно дернулся большой палец, потом по другому пальцу пробежала судорога. Неожиданно пальцы раздвинулись и ладонь распласталась на столе, затем вновь сжала пальцы и, похоже, попыталась ползти вперед. Ища, за что зацепиться на гладкой поверхности, пальцы скребли по столу, обломанные бесцветные ногти издавали отвратительный скрежещущий звук. Виктор достал из кармана нож с коротким лезвием и уколол один из пальцев. Палец отдернулся; он явно почувствовал укол. Виктор снова ткнул руку ножом, и она отпрянула, на сей раз подняв пальцы, словно отражая удар.

— Вы наблюдаете инстинктивные реакции, — объяснил Виктор, продолжая колоть руку, на которой появилось несколько небольших порезов, откуда сочилась багровая жидкость. — Рука явно сохранила прижизненную память о боли; она реагирует на уколы и пытается защититься.

Взяв одну из свечей, стоявших по периметру стола, Виктор поднес ее пламя к отрезанной руке; словно осознав опасность, рука быстро заскребла пальцами, пытаясь спастись от огня. Но, как какое-то слепое животное, она тыкалась то в одну, то в другую сторону, таща за собой, словно перебитый хвост, путаницу проводов, к которым была прикреплена. Виктор подпаливал руку то с одного, то с другого бока, и я не выдержала подобного зрелища. Отведя глаза, я прошептала ему через стол:

— Пожалуйста, прекрати!

Виктор удивленно взглянул на меня.

— Что ж, дальнейшего доказательства, думаю, не требуется, не так ли? Часть сохраняет память целого — по крайней мере, на уровне примитивных рефлексов.

Виктор достал из кармана короткий кусок веревки и просунул под ладонь, которая дернулась, ощутив прикосновение, потом пальцы крепко сомкнулись вокруг веревки. Виктор поднял ее и переправил обратно в сосуд. Там он отсоединил от нее провода; пальцы разжались, и рука скользнула в бальзамическую жидкость.

Первым заговорил доктор Бертолон с медицинского факультета академии:

— Но вы, доктор Франкенштейн, разумеется, не хотите заявить, что рука действительно испытывает эти ощущения?

— Именно это я заявляю, — ответил Виктор, — Она превосходно сохранилась и теперь ожила под воздействием электричества.

— Я назвал бы это не более чем пассивной мускульной реакцией, — не уступал доктор Бертолон. — Ее движение еще не означает, что она жива.

— Нет, означает! — раздраженно ответил Виктор, — Она жива!

Тогда Бертолон, не скрывая своего скептицизма, спросил:

— Если, как вы утверждаете, рука жива, разве ей не требуется снабжение кровью?

— Со временем потребуется, — ответил Виктор, — для восстановления тканей. Если бы это был целый организм, он мог бы обновлять кровь, получая и усваивая пищу. То есть при условии, что ткани будут сохранены должным образом.

— Вы уже наблюдали подобное?

— Да. У мелких существ — мышей и птиц. После извлечения их из бальзамирующего состава и питания их кровеносная система восстанавливалась. Организм не забывает своего умения творить кровь.

— Ваше открытие действительно впечатляет, — заметил профессор Соссюр, — Но что касается живучести образцов: как вы можете знать об этом, Виктор? — И добавил с мягкой иронией: — У руки нет языка, чтобы рассказать вам.

— Это правда, — согласился Виктор. — Но язык, хотя и немой, есть у нас.

С этими словами он стянул покрывало со второго предмета. Даже сейчас, по прошествии времени, меня удивляет, как мало меня поразило увиденное. Наверно, вид отрезанной руки вызвал во мне столь сильное отвращение, что меня уже ничто не могло так потрясти и я была готова увидеть что-то и более жуткое. Так это или нет, но я даже не отвернулась от человеческой головы, стоявшей передо мной в неглубоком сосуде и погруженной тем, что осталось от шеи, в сероватую жидкость. В вертикальном положении ей позволял оставаться металлический каркас, поддерживающий ее за выбритый череп у висков и нижней челюсти. Ко лбу, щекам и основанию черепа были прикреплены провода, которые проходили через дно сосуда и тянулись к металлическим пирамидам на полу. Лицо человека, чья голова стояла на столе, было некрасиво: с грубыми чертами, густыми нависшими бровями, тяжелым подбородком и расплющенным носом. Однако благодаря закрытым глазам и расслабленным мышцам было в нем некое стоическое спокойствие — спокойствие человека, которого не трогают оскорбления и унижения этой жизни. А может быть, моя столь бесстрастная реакция на эту жуткую картину была вызвана ее нереальностью. Бальзамирование придало лицу синеватую прозрачность, будто оно было фарфоровым. Я даже надеялась, что это какой-то абсурдный предмет искусства, а вовсе не человеческие останки. Однако мое заблуждение длилось недолго.