Дэниел Мартин - Фаулз Джон

Я говорю:

— Не собираешься ко мне присоединиться?

Смотрю, как он раздевается. Узкая белая полоса от плавок. Мы целуемся, и сразу становится хорошо, эротично. Лампа в дальнем углу, индийская музыка, от него хорошо пахнет, с ним приятно. И так приятно чувствовать молодое, упругое, худощавое тело. Он целует всю меня, играет со мной, возбуждает. Он все книги про это прочитал, всё знает. Немного слишком заученно, но нельзя же требовать сразу всего. И всё время повторяет, что я прекрасна. Словно мантру читает, для себя, не для меня. Не могу поверить, что он всегда так нежен. Глажу его по голове и даю ему делать всё, что он хочет.

Потом мы встали, он обвил меня руками, а я обняла его за шею, и мы немножко потанцевали. Не по-настоящему. Просто покачивались, обнявшись, чувствуя друг друга. Нагие — плоть к плоти. Потом мы снова упали на кушетку, и я дала себе волю, играла страсть, чтобы доставить ему удовольствие. И думала, как здорово он себя ведёт, скольких девчонок он, должно быть, знал, и до сих пор это доставляет ему такое наслаждение. И без всякой любви. Только тело. Зная, что вчерашний день не имеет значения и завтрашний не имеет значения. Важно только, что всё не важно…

Мы покурили, ещё послушали музыку, поболтали немного. Потом он снова вошёл в меня, и мы лежали так часами, мне казалось — прошли часы, не думаю, что из-за марихуаны. Это у него лучше получается, чем играть в кино. Потом мы вместе постояли под душем и легли спать. Заснула я сразу; проснулись мы после десяти.

Я не закончила (если ты ещё читаешь).

Мы были ещё в постели. Стив спал. Сквозь планки жалюзей мне виден был солнечный свет; с улицы доносился шум машин, и я думала — тело моё удовлетворено сексом, а ум — унижением и чем-то ещё, относящимся к Америке. Что-то во мне оставалось чуждым Америке, а теперь этого больше не было. Американская плоть вошла в мою, и это было то, что мне нужно. А ещё я думала о тебе, Дэн. Как надо будет тебе рассказать об этом, добиться, чтобы ты понял, что отчасти сам виноват.

Ну, всё равно. Вдруг я услышала, как в квартире закрылась дверь. Кошмар. Я подняла голову от плеча Стива и взглянула на дверь спальни. Она была приоткрыта. Потом — в лицо Стиву. Он не спал, но глаза были закрыты, и он улыбался. Погладил меня по спине.

(Мне вряд ли удастся правильно передать его манеру выражаться. Но ты как-то сказал, что это для него великая честь, если его язык будет передан неправильно.)

— Расслабься. Всё нормально.

— Уборщица?

— Точно, — ухмыльнулся он.

Я говорю:

— Дверь открыта.

Из-за двери послышался голос:

— Стив?

Я чуть из собственной шкуры не выскочила. Но он действовал очень быстро. Крепко прижал меня одной рукой к себе, а другой нащупал простыню, которую мы отбросили ночью подальше, и накинул на нас обоих.

— Я тут, Кэтти.

Всё произошло слишком быстро. Она уже стояла в дверях. Стив произнёс:

— Мы наконец добились своего.

Она, конечно, уже знала, видела платье и колготки и все остальные вещички на стуле в той комнате. Я переводила взгляд со Стива на Кейт и снова на Стива. Он всё улыбался. Повернулся и чмокнул меня в щёку.

— Расслабься. Она не против.

Мне хотелось сказать: но я — против, благодарю покорно. Хотелось спрятать лицо под простынёй. Но она уже шла по комнате, в коротенькой синей майке и белых шортах. На губах — понимающая ухмылка. Встала на колени на кровать, перегнулась через меня, чмокнула Стива в щёку, потом меня — в макушку: голову я наклонила очень низко. Он всё ещё прижимал меня к себе. Я не могла бы высвободиться без борьбы, а устроить сцену… неловко было бы обоим. Тут она уселась на кровать с той стороны, сбоку от Стива.

— Счастливы оба?

Стив говорит:

— Потрясно. Просто потрясно.

— Я знала, что так и будет.

— Она прекрасна.

Он снова чмокнул меня в висок, а я выдавила из себя отчаянную улыбку.

— И смущена, Кейт, — сказала я.

— Но ведь это хорошо, когда всё получается. И нечего стыдиться.

А Стив говорит:

— Теперь ты в Калифорнии, детка. — Поднял свободную руку и указательным пальцем коснулся соска Кейт под синенькой майкой. — Эй, осторожней, девчонок насилуют, когда они так одеваются.

— В этом-то и смысл.

Она встала с кровати.

— Мы же собирались в теннис играть. Вот я и пришла. Забыл?

— Ох, Боже милостивый.

— Ну ладно. Кофе кто-нибудь будет?

— Я тебе помогу. Приду через минутку, — сказала я. Но она подняла руки, останавливая меня:

— Вместе придёте. Не порть впечатления.

Она ушла готовить кофе. Стив ослабил хватку. Я села.

— Она что, всегда так приходит?

— Она малость со сдвигом девочка. Понимаешь? Я ей вроде сестрёнки.

— Ты хочешь сказать — вроде братишки?

— Это точно. Я ж говорю — она со сдвигом.

Я говорю, мне надо в ванную. Он, меня не остановил, за дверью висел махровый халат, я его надела. Но на Стива я не смотрела, думаю, он должен был понять. Сказал:

— Дженни? Она вовсе не хотела поставить тебя в дурацкое положение. Ты ей правда нравишься.

— Я, а не ты?

— Да брось ты!

— Мне просто интересно.

Тогда он вылез из кровати и подошёл ко мне. Оперся ладонями о дверь за моей спиной, так что, хочешь — не хочешь, пришлось на него взглянуть. Наклонился ко мне, поцеловал и заговорил, глядя на мои босые ступни:

— Слушай. Ты очень красивая, очень хорошая. Ты просто прекрасна, я не хотел бы, чтоб ты была другой. Только…

Он опять принялся кивать, знаешь этот его номер, когда он хочет сказать, мол, это так серьёзно, что словами не выразить. Я говорю:

— Что, не считать больше, что секс — глубоко личное дело?

— Уступи малость. Попробуй понять, какие мы. (Поднял голову, изображает режиссёра.) Помнишь первые сцены, которые мы играли? Ты же знала, что я перепуган до смерти. Точно? И мы играли, будто мы и не мы вовсе. А всё могло быть гораздо проще. Как вчера. Просто раньше мы всё время торопились. Не пытались узнать, какие мы на самом деле.

Наверное, он заметил в моих глазах сомнение. Щёлкнул меня по носу.

— Вроде она моя любимая сестрёнка. И всё. Мы ведь тут другие. Мы не ревнуем. О'кей?

Он распахнул халат и положил ладони мне на грудь, и опять поцеловал меня. Думаю, он готов был начать всё сначала, но я не позволила.

Когда я вышла из уборной, они оба сидели на кухне. Стив успел натянуть старые джинсы. Мы позавтракали, я наконец успокоилась, хотя чувствовала себя выбитой из колеи; не могла соперничать с ними в естественности, избавиться от чувства, что секс — это то, что следует прятать от чужих глаз. А ещё я чувствовала — глупо стыдиться, что тебя «застали». Ведь вчера, когда дело дошло до дела, я ничего не стыдилась. А Кейт… абсолютное спокойствие, никакого смущения… держится точно так, как тогда, в своём дворце в Бель-Эре. Ну да, конечно, во всём этом есть что-то нездоровое, если судить по нашим английским меркам. Но зато тут отвергается и что-то другое, тоже нездоровое. И после того первого обмена репликами, когда она вошла в спальню, то, что у нас «всё получилось», больше не обсуждалось. Просто — трое друзей, отличный завтрак. Хотя, судя по тому, как Кейт управлялась у него на кухне, она знала её вдоль и поперёк.

Стив по-прежнему хотел поиграть в теннис, но зарезервированное в клубе время они уже пропустили, а у меня не было соответствующей одежды. Так что он отвёз меня в «Хижину», и я переоделась. Он ждал в машине. Милдред и Эйб отсутствовали, думаю, они куда-то уехали, так что тебе пока ещё не так уж публично наставили рога. Мы отправились к Кейт, она уже позвонила нескольким друзьям, в конце концов нас собралось человек девять-десять. Её родителей опять не было, на этот раз они уехали в Палм-Спрингс. Кто-то из друзей играл в теннис на их домашнем корте, мы поплавали, позагорали. Кейт — лучше всех присутствовавших женщин (это я про теннис), а Стив далеко обгоняет всех мужчин. Думаю, он ещё и хотел показать товар лицом. Это совсем новая для меня черта. Оказалось, в школе, в последнем классе, он так здорово играл, что чуть не пошёл в профессиональный теннис. Очень серьёзен на корте и, точно как Джимми Коннорс в Уимблдоне, после неудачного удара старается себя как-то подстимулировать бормотанием и шлёпаньем ладонями по ляжкам. Вот уж что совершенно не по-английски: никто над этим не смеялся. Мне понравились эти ребята, все — нашего возраста, одна или две семейные пары, одна из женщин даже с ребёнком, самые разные люди. Шуточки, смех, розыгрыши, когда не на корте. Намёки на какие-то давние, мне непонятные, вещи.

Мне было хорошо. Нравилось смотреть на них, болтать с ними, нравилось, что они мне нравятся. Всё время чувствовать рядом Стива, хотя он был предельно сдержан. Видимо, петушиный задор во время игры в теннис заменил ему обычное его хвастовство, во всяком случае, он не распространялся о другой своей победе. Американцы! Так быстро начинаешь их понимать. Прозрачность иногда кажется такой замечательной чертой. Отсутствие этой вечной английской игры в прятки. Я уже вижу, как тебе всё это противно, Дэн: солнце и бассейн, роскошь и бездумное перекидывание мяча через сетку, и абсолютная неспособность заметить, что существует совсем иной мир и иные чувства; то, что ты когда-то назвал «психологией глупенькой проститутки» у женщин; я ведь понимаю, что чувство утраты есть в то же время и чувство реальности, как в настоящем, так и в прошлом, но этот день был для меня самым счастливым «личным» днём за всё время в Америке. Эта его часть. Вдали от тебя.