Дэниел Мартин - Фаулз Джон

— А я большую часть времени трачу на то, чтобы придумать, как их совместить.

— И тратишь целое состояние на международные звонки.

— Которые мы оба вполне можем себе позволить.

— Я говорю не только о деньгах.

Она опять помолчала.

— Каждый раз, как мы разговариваем, ты кажешься всё дальше и дальше. Я ещё и поэтому то письмо написала. — И добавила: — О том, что могло бы со мной случиться.

— Именно потому, что ты можешь себе это представить, этого не случится.

— Оптимист.

Это было первым признаком возвращения к норме, и я воспользовался случаем, чтобы перейти к менее эмоциональным сюжетам.

— Как шли съёмки сегодня утром?

— Нормально. Снимаем второй визит.

Это была сцена почти в самом начале фильма, где няня, которую играет Дженни, тайно принимает своего друга в отсутствие хозяев, уехавших на званый обед. Сцена, трудная для партнёра, но без подводных камней для неё самой.

— Билл доволен?

— Кажется. Мы вырезали пару строк. Он, правда, спросил меня, не станешь ли ты возражать. Ко мне теперь относятся вроде как к твоему агенту.

Она сказала, какие строки и почему.

— Ладно. Но скажи ему, этот принцип никуда не годится.

— Слушаюсь, сэр.

— Ты поела?

— Ты уже забыл, что я не ем на работе.

— И этот принцип никуда не годится.

— Ладно, съем йогурт. Ради тебя. Ты уже упаковал свой лоуренсовский рюкзачок?

— Это всё в Лондоне. Я возвращаюсь туда завтра.

Она на миг замолчала.

— Мне бывает так одиноко, Дэн. Эйб и Милдред очень милые, делают всё, что могут, но ведь это не то же самое. Мне кажется, я разучилась разговаривать с людьми. Со всеми, кроме тебя.

— А эта твоя подружка?

— Всего лишь паллиатив. И всё равно. В основном это она разговаривает. — Помешкав, она сказала: — Это неправда, Дэн.

— Я знаю.

— Я теперь пишу последнюю часть. Ты уедешь до того, как письмо придёт. Про Нью-Мексико.

— Ты необыкновенная девочка.

— Мне надо было с этого начать. И не писать больше ничего.

— Жаль, я не могу сейчас это прочитать.

Она подождала немного, потом сказала:

— Мне пора идти. — В трубке послышалось что-то вроде насмешливого фырканья. — Быть ещё кем-то, кого ты когда-то себе вообразил.

— Это скоро кончится.

— Ты меня прощаешь?

— Разумеется.

— И будешь обо мне скучать?

— Каждую минуту.

— Обними меня.

И вот, как и прежде, последнее молчание, последнее поражение, фильм без визуального ряда… она положила трубку. Дэн сделал то же самое, но остался стоять рядом с телефоном, уставившись на каменные плиты пола у своих ног. Он действительно не поверил в то, что написанное ею — правда; но подозревал, что случилось что-то более значительное, чем она утверждала по телефону. Он, конечно, понимал, что одна из целей письма была заставить его вернуться: это было послание принцессы, зовущей своего странствующего — и заблудшего — рыцаря обратно, посланное, разумеется, до того, как стало известно, что у него появились другие обязательства. Он не узнает правды, пока не станет снова обладать ею; и та сторона его натуры, которую здесь он старался подавлять, сторона животная, которой трудно было смириться с долгим отлучением от обнажённого женского тела, хотя теперь не столько воздержание само по себе, сколько отсутствие того, что сопутствует акту — эротичность и нежность другого тела рядом с твоим, его тепло в ночи, раздевания и одевания, домашность близости (хотя бы иллюзия, если не реальность того, что Дженни называла — или её научили называть — духовным единением), — заставляло его тосковать… и, подчиняясь этой стороне своего существа, Дэн стоял у телефона, думая о том, как снова будет обладать ею, вспоминая, какой иногда бывала Дженни, ибо её письмо, вопреки её возможным намерениям, вовсе не оскорбило его эротического чувства. В такие моменты Дженни, в ещё большей степени, чем Кейт, какой она её изобразила в конце описанного ею приключения… в большей степени даже, чем обычно она сама, была нежной, ласковой, юной и вовсе не независимой.

В ночной тьме недалёкого будущего он поцелуями осушает слёзы с невидимых покорных глаз; а в электрическом свете настоящего говорит Фиби, что яблочный пирог превосходен, но он не в силах съесть ни кусочка больше.

На следующий день Дэн вернулся в свою лондонскую квартиру, показавшуюся ему как-то вдвойне опустевшей, ведь Каро была в Париже да к тому же уже успела переехать к себе; ему было грустно и одиноко. Не столько из-за Дженни, ведь, прочитав её письмо в третий раз, он решил рассматривать написанное ею, независимо от того, правда это или лишь разгул воображения, как признак здоровья, то есть возросшей независимости, отлучения от груди; гораздо больше его угнетала мысль о том, почему он снова стремится прочь из Торнкума. Фиби посмотрела на него с упрёком, когда он объявил ей, что снова уезжает, только приехав; и он почувствовал, что она нисколько не верит в то, что он собирается почти всю оставшуюся часть года «пожить дома». По иронии судьбы он покидал ферму в первый с его приезда по-настоящему ясный, почти весенний день, покидал с явно дурными предчувствиями, ожидая от судьбы не только иронической, но и попросту мрачной улыбки. Самолёт потерпит аварию, он больше никогда не увидит Торнкум… а он ведь так близок, зачем его покидать. Египет казался совершенно ненужной, рискованной последней игрой; он даже холодно отверг совершенно нормальное чувство удовольствия, которое испытывал при мысли о том, что снова посетит эти места, о том, как увидит, какое впечатление путешествие производит на Джейн. Он понимал, что с ним происходит: он опять взялся за старые игры, опять лавирует, оттягивает решение.

Он больше не разговаривал с Джейн, кроме одного раза, да и то только о практических вещах… о визах, о том, сколько дорожных чеков взять с собой; а Роз настаивала, чтобы он перед отъездом пришёл к ней домой поужинать и взял с собой Каро. На самом деле он уже понимал, что утрачивает импульс, подвигнувший его на это доброе деяние, возможно, из-за всех увёрток и обиняков, к которым ему на этой неделе пришлось прибегать в разговорах с Дженни по поводу Джейн; в результате он и сам наполовину уверовал в то, что о ней говорил. Профессиональные доводы не были полностью выдумкой: сценарию и правда недоставало атмосферы, и от поездки он только выиграл бы, но Дэн прекрасно сознавал, что ему самому не хватило бы добросовестности совершить путешествие в одиночку. Во всяком случае, он уже столько лет проработал в кино, что не мог не знать — рекомендации сценариста по поводу особых мест натурных съёмок редко доживают до появления конечного продукта.

Утешительно было хотя бы то, что он отправлялся в путешествие с одобрения всего семейства. Он поговорил с Каро в тот же вторник, что и с Дженни, только позже. Она удивилась гораздо больше, чем он ожидал: казалось, ей необходимо было знать, прежде чем она одобрит его поступок, не возражает ли мама против такой аномалии во взаимоотношениях; но когда Дэн объяснил, что с Нэлл была заранее проведена «заочная консультация» и получен imprimatur,323 Каро с воодушевлением ухватилась за эту идею. Им предстояло увидеться в это воскресенье, после её возвращения из Парижа: она собиралась приехать к нему домой прямо из аэропорта Хитроу. Оставалось выслушать ещё лишь один голос. Дэн не дал себе времени на колебания и, как только попрощался с дочерью, набрал номер телефона её матери.

— Привет, Нэлл. Это Дэн.

— Подумать только! А я как раз собиралась тебе звонить.

— Я правильно поступил?

— Думаю, да. Теперь, когда прошло первое потрясение.

— Она говорила что-то про то, что ей надо бы отдохнуть. Так и возник разговор. Поскольку мне всё равно ехать…

— Думаю, это замечательная идея. По правде говоря, я просто позеленела от зависти.

— Всего-то на десять дней.

— Ей только на пользу. Серьёзно. Поразительно, что это не вызвало нового приступа марксистской лихорадки.

— Только поначалу и в смягчённой форме. По поводу некоторых условностей. Как ты прореагируешь, например. Отчасти поэтому я и звоню.

— Поразительно! Оказывается, она ещё помнит, что я вообще способна реагировать. После Каро!

— Она искренне винит себя за это.

— Ещё бы. Да ладно, забудем.

— Надеюсь, ты не считаешь, что я грубо нарушаю приличия.

— Знаешь, мой милый, я не до такой степени закоснела. Пока ещё. — Как всегда, они неизбежно скатывались к обмену колкостями, но она, должно быть, заметила это в тот же момент, что и он. — Я целиком и полностью «за». Честно. Мы с Эндрю считаем, что очень умно с твоей стороны было предложить ей поехать. — Помолчав, она добавила: — Мы были поражены, но вовсе не потому, что не испытываем благодарности.

— Я надеюсь, культурный шок пойдёт ей на пользу.

— Может, ты выдашь её за какого-нибудь прелестного нефтяного шейха?