МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ - Кантор Максим

Можно, разумеется, счесть, что из Возрождения естественным образом вытекает капитализм, который превращает гуманизм в меновую категорию — но можно ведь считать и иначе. Например, можно считать, что проект Возрождения остался невоплощенным, он дремлет в Европе наряду с другими ее возможностями — капитализмом, фашизмом, рыночной демократией. Столкнувшись с новыми проблемами — демографической, миграционной, экономической — Европа должна найти основания для примирения людей с разным цветом кожи, для спасения нищего, для сострадания слабому. Рынок ли спасет их, ставших убогими по вине рынка? Или должна появиться мораль, которая советует отдать нуждающемуся то, что может быть нужно тебе самому — отдать на том основании, что быть добрым лучше, чем быть скупым. Столкнувшись с тем, что у Востока есть свои привычки и приоритеты (иные трактуют этот факт как мусульманскую угрозу), Европа может противопоставить фанатичной и воодушевленной исламом Азии — свой рациональный проект рынка, однако сомнительно, что это надежный аргумент. Сакральному принципу может противостоять лишь иррациональное, сакральное, — а свою веру Европа благополучно переместила в прагматические отношения менял. И если в диалоге с Востоком Европа захочет выстоять — ей потребуется иррациональный гуманистический проект. Придется отказаться от представления о том, что самый свободный — это самый богатый, самый благородный — это тот, у кого больше наемных рабочих. Придется пересмотреть приоритеты в искусстве, заменить развлекательный «капиталистический реализм» на гуманистическое творчество.

Появятся новые Эразмы и Рабле, Гуттены и Меленхтоны, через границы и партии, классы и салоны пройдет эта перекличка духа, и она будет неуязвима для сильных мира сего. Это вполне коммунистическая посылка, это новый интернационал, но интернационал, основанный на принципах творчества, а не насилия. Это станет той междисциплинарной формой сопротивления, которая предельно конкретна, и одновременно олицетворяет абстрактные гуманистические ценности. Именно эта ипостась коммунизма — гуманистическая — и даст импульс развития. Есть надежда, что так произойдет, и мы до этого доживем, а наши «письма темных людей» станут новым манифестом.

15. Призрак

Говорят: целили в коммунизм, а попали в Россию. Это не соответствует действительности. Россия отказалась от коммунизма сама, поиграла в него и бросила, когда тот перестал быть полезным. Россия возвращается к своим приоритетам — крепостничеству и опричнине, опыт коммунизма забыт. Забыт тем легче, что в России коммунизму не за что зацепиться. Коммунизм — имманентен Европе; среди прочих европейских фантазий о свободе — эта фантазия главная. Коммунизм есть логическое продолжение европейской литературы: Платон и Августин, Кампанелла и Мор, Данте, Сервантес и Рабле, Гойя, Домье, Ван Гог и Сезанн, Хемингуэй, Пикассо, Сартр и Белль — этот список куда привлекательнее печального перечня русских бомбистов и провокаторов. Великие образы — Дон Кихот и Пантагрюэль, «Свобода на баррикадах» Делакруа и «Сеятель» Ван Гога — придуманы Европой ради того, чтобы справедливость была привлекательнее подлости, чтобы нажива не казалась благородным делом, чтобы люди хотели делиться, а не отбирать, а угнетателям стало стыдно. Разве появилась цель лучше?

Метафора, использованная Марксом в Манифесте, только сегодня приобретает смысл. Умерщвленный коммунизм так и не исполнил своего предназначения и обречен скитаться в виде бесплотного духа. Призраку не дает покоя возрождение европейского гуманизма. Новый гуманизм родится заново в старых городах Европы, в ее узких улицах, на ее соборных площадях, и миссия Европы останется невыполненной, если этого не случится. Сегодняшнее объединение Европы может произойти на основах великой утопии — или не произойдет вовсе.

Европа — организм такой сложный, что не болеть не может, сегодняшнее печальное состояние — не первое в ее истории. Европа пережила гуннов», пережила чуму, пережила фашизм, как-нибудь и рыночную демократию переживет. Собственно, говорить о возрождении гуманизма довольно странно, поскольку вполне гуманной Европа никогда не была — она лишь пестовала в себе гуманную мечту, она лишь дала возможность гулять призраку свободы по своим старым замкам.

«Our wrath come after Russian's wrath and our wrath be the worst» («Наш гнев придет на смену гневу России, и наш гнев будет страшнее»), написал однажды Честертон.