КОГДА МЫ БЫЛИ СИРОТАМИ - Исигуро Кадзуо

Лин Тиень служил у родителей Акиры с тех самых пор, как они приехали в Шанхай. Среди моих самых ранних воспоминаний о визитах к жившему по соседству другу у меня хранится воспоминание о старом слуге, снующем по дому со шваброй. Он казался мне очень старым, всегда, даже летом, был одет в тяжелый темный халат и шапочку, из-под которой выглядывал хвостик волос. В отличие от других слуг-китайцев, живших в округе, он очень редко улыбался детям, зато никогда не сердился и не кричал на нас, и если бы не особое отношение к нему Акиры, мне бы и в голову не пришло воспринимать его как источник опасности. Помнится, поначалу я задавался вопросом, почему каждый раз, когда этот слуга оказывался поблизости, Акиру охватывала такая паника. Если, к примеру, Лин Тиень проходил по коридору, мой друг, что бы мы в тот момент ни делали, срывался, убегал в угол, который не был виден из коридора, и стоял там без движения до тех пор, пока не убеждался, что угроза миновала. В те первые дни нашей дружбы я легко заражался его страхом, полагая, что он происходит от чего-то, что произошло между ним и Лин Тиснем. Но сколько бы я ни просил Акиру объяснить мне свое поведение, он просто игнорировал мои просьбы. Со временем я догадался, какое унижение он испытывает из-за того, что не способен побороть свой ужас перед китайцем, и научился не заострять на этом внимания.

Однако по мере того как мы становились старше, Акира, видимо, почувствовал необходимость оправдать свой страх. Когда нам было по семь, а может, восемь лет, вид Лин Тиеня уже не заставлял моего друга замирать, вместо этого он приобрел привычку прерывать игру, во что бы мы ни играли, и смотреть на меня со странной зловещей усмешкой. Потом, приникнув губами к моему уху, он причудливо-монотонным распевом, напоминавшим манеру монахов, чьи песнопения нам доводилось слышать на рынке на Бун-роуд, начинал твердить об ужасных тайнах, связанных со старым слугой.

Так я узнал о жуткой страсти Лин Тиеня к рукам. Однажды в той части дома, где жили слуги, Акире удалось из коридора заглянуть в комнату китайца – то был редкий случай, когда слуга оставил свою дверь приоткрытой, – и там, на полу, он увидел горы отрезанных рук – мужских, женских, детских и обезьяньих. В другой раз, поздно вечером, Акира заметил слугу, который нес в дом корзину, набитую маленькими ручками обезьян. «Мы должны всегда быть начеку, – предупредил меня Акира. – Если предоставим Лин Тиеню хоть малейшую возможность, он не задумываясь отрежет нам руки».

Когда, выслушав множество подобных историй, я поинтересовался, почему старый китаец так одержим руками, Акира внимательно посмотрел на меня и спросил, можно ли мне доверить самую темную тайну его семьи. Я заверил его, что на меня можно положиться, и, немного подумав, он наконец сказал:

– Тогда я рассказать тебе, старик! Причина ужасна! Почему Лин отрезать руки. Я тебе рассказать!

По его словам, Лин Тиень открыл способ превращать отрезанные руки в пауков. В его комнате было много сосудов, наполненных разными жидкостями. В них он месяцами вымачивал те руки, которые ему удавалось добыть. Постепенно пальцы начинали двигаться сами собой – сначала лишь чуть подрагивали, затем скручивались колечками, а потом на них начинали расти черные волосы. Тогда Лин Тиень вынимал руки из жидкости и отпускал на свободу. Это из-за него во всей округе развелись пауки. Акира часто слышал, как старый слуга выбирался из дома в тишине ночи, чтобы выпускать своих пауков на волю. Однажды мой друг даже видел в саду странное существо, ползущее по траве. Лин вынул его из раствора, раньше времени поэтому оно еще не совсем было похоже на паука, но в то же время уже и не особенно напоминало отрезанную руку.

Хотя даже в том возрасте я не слишком верил в подобные истории, они, разумеется, будоражили мое воображение, и в течение какого-то времени одного взгляда на Лин Тиеня было достаточно, чтобы вселить в меня ужас. Надо признать, даже став старше, мы не совсем освободились от страха перед старым слугой. Это всегда уязвляло гордость Акиры, и к тому времени, когда нам исполнилось по восемь, у него, похоже, развилась потребность постоянно бросать вызов своим старым страхам. Помню, он вечно тащил меня в какое-нибудь место, откуда мы могли подглядывать за Лин Тиенем, когда он мел дорожку в саду или занимался другой работой. Я не возражал против такого «шпионажа», но вот чего я действительно боялся, так это моментов, когда Акира настойчиво заставлял меня пройти мимо комнаты китайца.

До тех пор мы старались держаться от нее на почтительном расстоянии, тем более что Акира утверждал, будто пары от содержавшихся там жидкостей могут на нас как-то повлиять и затянуть внутрь. Но с некоторых пор желание пройти мимо комнаты Лин Тиеня стало для Акиры чем-то вроде наваждения. Мы могли говорить о чем-то совсем другом, как вдруг на его лице появлялась та самая зловещая усмешка, и он начинал шептать:

– Ты боишься? Кристофер, тебе страшно?

После этого он заставлял меня следовать за ним через весь дом, через эти странно обставленные комнаты, к украшенной ветвистыми оленьими рогами арке, за которой находились помещения, предназначенные для слуг. Пройдя под аркой, мы оказывались в тускло освещенном коридоре со стенами, облицованными полированными панелями, в конце которого, прямо напротив нас, виднелась дверь в комнату Лин Тиеня.

Сначала от меня требовалось лишь стоять возле арки и наблюдать, как Акира шаг за шагом пробирается по коридору, проходя приблизительно полпути до ужасной двери. Как сейчас вижу коренастую фигуру друга, застывшую в напряжении. Его лицо, когда он оборачивался ко мне, лоснилось от пота. Он принуждал себя сделать еще несколько шагов вперед, прежде чем повернуться и с победным видом броситься назад, ко мне. Потом он начал подзуживать и изводить меня. Это продолжалось до тех пор, пока я наконец не решился повторить его подвиг. Довольно долго, как я уже сказал, эти испытания на храбрость были для Акиры чем-то вроде наваждения, что сильно портило мне удовольствие от посещений его дома.

Тем не менее довольно долго ни у одного из нас не хватало духу приблизиться к самой двери, не говоря уж о том, чтобы войти в комнату. Когда мы все-таки решились на это, нам было уже по десять лет, и шел – хотя я этого, разумеется, тогда не знал – последний год моей жизни в Шанхае. Именно тогда мы с Акирой и совершили свою маленькую кражу – импульсивное деяние, серьезности последствий которого мы в своем тогдашнем возбужденном состоянии совершенно не предвидели.

Мы знали, что Лин Тиень каждый год в августе уезжает на шесть дней в родную деревню возле Ханчжоу, и часто обсуждали, как воспользуемся этой возможностью, чтобы проникнуть в его комнату. И разумеется, в первый же день после отъезда старого слуги, придя в гости к Акире, я застал друга чрезвычайно озабоченным. Надо сказать, что к тому времени я стал гораздо более самоуверенным, чем был годом раньше, и если испытывал какой-то страх перед Лин Тиенем, то всячески старался это скрыть. К перспективе проникновения в таинственную комнату я относился теперь намного спокойнее. Акира, видимо, это заметил и решил подвергнуть меня испытанию.

Но оказалось, в тот день мать Акиры шила платье и почему-то в связи с этим ей было необходимо постоянно ходить из комнаты в комнату, так что Акира посчитал слишком опасным даже думать о нашем плане. Я нисколько не огорчился, но уверен: Акира радовался неожиданному препятствию гораздо больше меня.

Однако следующий день был субботой, и когда я около полудня явился к Акире, его родители уже куда-то ушли. У моего друга не было амы, как у меня, и в раннем детстве мы часто спорили, кому из нас больше повезло. Он всегда утверждал, что японские дети не нуждаются в нянях, потому что они смелее детей с Запада. Во время одной такой дискуссии я спросил его, кто позаботится о нем, если его мама куда-нибудь уйдет, а он, скажем, захочет воды со льдом или порежется. Помню, Акира ответил, что японские матери никогда не уходят из дома без особого разрешения своего ребенка. Мне было трудно в это поверить, поскольку я точно знал: японские дамы, так же как и европейские, часто собираются в Астор-Хаусе или в чайной Марселла на Сычуань-роуд. Он тут же заявил, будто в отсутствие мамы все его требования исполняет горничная, между тем как сам он волен делать все, что ему заблагорассудится, без каких бы то ни было ограничений. Я вынужден был признать: моя участь намного печальнее. Странно, но я придерживался этого же мнения довольно долго, несмотря на то что, когда мы играли у них дома в отсутствие его матери, кому-нибудь из слуг вменялось в обязанность постоянно присматривать за каждым нашим шагом. Обычно это делала какая-нибудь неулыбчивая служанка, не спускавшая с нас глаз и, судя по всему, панически боявшаяся ужасной кары, которая непременно обрушилась бы на ее голову, случись с нами какая-нибудь неприятность. Под ее бдительным оком и приходилось играть.