Есть! - Матвеева Анна

(Была у нее в речи закниженность, как у филфаковки, – мы тогда еще не знали, что Ека именно оттуда есть пошла .)

Илья скромно улыбался, мучительно вспоминая вызубренный текст, словно студент перед зачетом:

– Это будут чипсы из куриной кожи! – выдохнул он наконец. Голос оказался неожиданно тоненьким. – То есть я хотел сказать, что приготовлю сегодня еще целую кучу всяких классных штук, но мой хит – чипсы из куриной кожи. Вредно, калорийно, но ужасно вкусно!

– Ну что я говорил? – ликовал Пушкин на фоне общего гробового молчания. – Да ее можно без всяких фокус-групп давать в прямой эфир! П.Н. велел тут же отзвониться, если все будет нормально.

– Пушкин! – Я чувствовала, как Ирак дрожит со мной рядом крупнокалиберной дрожью. – Пушкин, все не будет нормально. Все уже не нормально .

– А? – выныривая из сладостных мыслей, он не сразу оторвался от экрана. – Почему это? Что плохо?

– Ты посмотри мой новый выпуск – и все поймешь.

Пока заряжали запись, на экране Ека общалась с третьим участником шоу – мужчина вихлялся, как молодой Челентано, улыбался такой же обаятельно-обезьяньей улыбкой и всеми способами эксплуатировал свое с ним сходство. Я уже не удивилась, когда «Челентано» огласил свой «оригинальный рецепт» – это была запеченная курица, фаршированная рисом, кумкватами и фундуком.

– Кумкваты… Кумкваты… Кругом одни кумкваты… – потерянно лепетал Пушкин, смотревший параллельно две программы.

Ека эффектно тряхнула волосьями, пообещала телезрителям встретиться с ними «в следующую пятницу, в то же самое время» и скрылась под водопадом титров.

– Кто это сделал? – Пушкин наконец разгневался. Шторки под глазами налились грозной темнотой. Ирак и Славочка – ни дать ни взять пара омаров на выданье рыбаку – попятились к выходу.

– Карл у Клары украл кораллы? – спрашивал Пушкин и ощупывал при этом телефон, как любимую женщину, – в поисках нужной кнопки.

Далеко, в прохладной призрачной Бретани, меж зеленых утесов и зыбучих песков, бродил единственный человек, способный уберечь нас от позора в эфире. Впрочем, нет, не единственный! Мы совершенно напрасно забыли про Аллочку.

Ровно через три минуты, как всегда, незаметная, в чем-то сером, без украшений, Аллочка Рыбакова проскользнула в студию. Хотелось бы сказать, будто она внесла с собой глоток свежего воздуха, но это вранье – ничего она не внесла.

Пушкин готов был прикончить нас всех и непосредственно после этого наложить на себя руки, Славочка нервно доедал последний фаршированный желудок, фаршируя таким образом желудок свой собственный, ну а мы с Ирак отупело любовались, как он жует и сглатывает.

– Здравствуйте всем! – в студию влетела растрепанная Иран, а за ней – Ека. В черном жакетике, что был на ней в эфире.

Как только я увидела Еку, в животе у меня неприятно екнуло. Вот именно! Екнуло! Жили как сыры в масле, а потом – Екнуло.

Я хотела домой. Там Шарлеманя лежит на ковре, как дополнительный мягкий коврик с хвостом. Там тихо и пахнет родными вещами. Там никогда не екнет…

Пушкин тем временем почти взял себя в руки. Как все люди среднего возраста, в юности Пушкин всей душой принял советы Дейла Карнеги, популярного на заре 90-х, и в силу этого полагал, что способен справляться с любой ситуацией, оказывать влияние на людей и вообще перестать бояться и начать жить.

– Народ, – обратился к нам Пушкин, возреяв над разоренным столом, как великая идея – над умами. – Народ, мы столкнулись с очень неприятным и очень странным совпадением, которого у нас даже старики не припомнят. О горе, горе нам! Геня! Ека! Почему в ваших программах практически одинаковые рецепты?

Я поперхнулась воздухом. Он хочет сказать, что я – я, Геня Гималаева, звезда канала «Есть!», стащила рецепты у только что принятой на работу девицы?

– Пушкин, ты пошутил! – догадалась я. – Неужели ты серьезно думаешь, что я могла украсть у… у Еки? Да зачем мне это? Ты же знаешь, я каждый день сочиняю по сто новых рецептов!

– Минуточку, Евгения, – бесшумно, как хороший компьютер, включилась Аллочка (она единственная называет меня Евгенией, и только ей я это с большим усилием прощаю). – Давайте разберемся. Кто записывался первым?