Кровавый меридиан - Маккарти Кормак

El jefe, произнёс судья.

Жонглёр нашёл глазами Глэнтона. Тот даже не шевельнулся. Жонглёр бросил взгляд на старуху; та сидела поодаль, обратившись во мрак и чуть покачиваясь, будто летела в ночи в своих лохмотьях. Он поднял палец к губам и развёл руками, показывая, что не знает, как быть.

El jefe, прошипел судья.

Жонглёр повернулся, зашагал мимо собравшихся у костра, дошёл до Глэнтона, склонился перед ним и предложил на выбор карты, разложенные в обеих руках. Если он что-то и сказал, этого никто не расслышал, слова унесло ветром. Глэнтон усмехнулся, и глаза его сощурились в узкие щёлочки навстречу колючему песку. Протянув руку, он замер, глядя на жонглёра. Потом взял карту.

Собрав колоду, жонглёр засунул её под одежду. И потянулся за картой Глэнтона. Может, он дотронулся до неё, а может, и нет. Карта исчезла. Она была в руке Глэнтона, а потом её не стало. Хлопая глазами, жонглёр стал искать её там, где она исчезла в темноте. Возможно, Глэнтон увидел, что это за карта. Что она могла значить для него? Жонглёр потянулся в сплошной хаос вне света костра, но потерял равновесие и навалился на Глэнтона, как-то странно прильнул к нему, обняв старческими руками, словно желая утешить на своей костлявой груди.

Выругавшись, Глэнтон отшвырнул его, и тут послышался монотонный речитатив старухи.

Глэнтон встал.

Задрав голову, старуха что-то бормотала в темноту.

Скажи ей, чтобы замолчала, велел Глэнтон.

La carroza, la carroza, громко вскрикивала старая карга. Invertida. Carta de guerra, de venganza. La ví sin ruedas sobre un río oscuro…^[92]

Глэнтон прикрикнул на неё, и она замолчала, будто услышав, но ничего не слышала. Видимо, уловила в своих пророчествах новый поворот.

Perdida, perdida. La carta está perdida en la noche.^[93]

Девушка, всё это время стоявшая на краю завывающего мрака, молча перекрестилась. Старый malabarista^[94] оставался на коленях там, куда его отшвырнули. Perdida, perdida, шептал он.

Un maleficio, воскликнула старуха. Que viento tan maleante…^[95]

Ты замолчишь у меня, клянусь Богом, проговорил Глэнтон, вытаскивая револьвер.

Carroza de muertos, llena de huesos. El joven qué…^[96]

Будто некий великий и могучий джинн, через костёр ступил судья, и языки пламени пропустили его, словно огонь был для него родной стихией. Он обхватил руками Глэнтона. Кто-то сорвал с глаз старой женщины платок, её вместе с жонглёром оттёрли прочь, а когда отряд уже улёгся спать и гаснущий костёр гудел на ветру, как живой, эти четверо ещё жались среди своих странных пожитков на земле у края света от костра и смотрели, как драные языки пламени отрываются и летят по ветру, словно оттуда, из этой пустыни, из пустоты, их засасывает некий водоворот, некий вихрь, против которого и жизнь человека, и его суждения ничего не значат. Словно помимо воли или судьбы жонглёр, и скот его, и имущество его двигались, как по картам, так и в реальности, к некоему третьему и иному предназначению.

Когда отряд трогался в путь в блёклом свете утра, солнце ещё не взошло, а ветер давно стих; всё ночное сгинуло. Жонглёр на своём осле подтянулся рысцой в голову колонны, где поравнялся с Глэнтоном, и так они и ехали до самого вечера, когда отряд добрался до городка Ханос.

Сплошь глинобитные стены старого форта, высокая глинобитная церковь, глинобитные дозорные вышки — всё размыли дожди, всё было комковатым и рассыпалось в прах. О приближении всадников возвестили жалкие собачонки, которые, уязвленно завывая, украдкой выглядывали из-за потрескавшихся стен.

Они проехали мимо церкви, где меж двух приземистых глинобитных дольменов висели на шесте старинные испанские колокола, окрашенные веками в цвет морской волны. Из лачуг таращились темноглазые ребятишки, в воздухе висел дым от костров на древесном угле, в дверных проёмах молча сидели несколько стариков pelados,^[97] и многие дома провалились и обрушились и больше походили на хлевы. Навстречу неверной походкой вышел старик, заискивающе протянул руку. Una corta caridad, прохрипел он проезжающим лошадям. Por Dios.^[98]

На площади двое делаваров и разведчик Уэбстер сидели на корточках в пыли подле древней старухи, белой, как трубочная глина. Иссохшая старая карга, полуголая, из-под накинутого платка вываливаются груди, похожие на сморщенные баклажаны. Она сидела, уставившись в землю, и даже не подняла головы, когда со всех сторон её обступили лошади.