Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

Пепе Лобо, сняв шляпу задирает голову к самой верхушке мачты, о которую, скрипя бакштагом, все сильнее бьется обвисшая бизань — ветер свежеет.

— Ну, что там у Барбате?

Чисто, отвечают с марса. От тартаны уже идет назад шлюпка с людьми Мараньи и баталером, прижимающим к груди судовой журнал. Лобо, выудив из кармана огниво и став с подветренной стороны, раскуривает сигару. Корабль — это дерево, смола, порох и прочее, что воспламеняется легко и горит жарко, а потому курить на борту где и когда угодно и не спрашивая разрешения позволено лишь капитану и старшему помощнику, хоть оба и стараются не злоупотреблять своим правом. Впрочем, Пепе не слишком привержен этой страсти, в отличие от Рикардо Мараньи — тот, хотя у него больные легкие и поднесенные к губам носовые платки время от времени окрашиваются кровью, садит сигары одну за другой целыми дюжинами.

Мысль о возвращении в Кадис, где придется отстаиваться, не может не радовать капитана. «Кулебра» должна будет стать на малый ремонт, а Пепе Лобо предстоит походить по кабинетам морского ведомства, смазать, чтоб веселей крутились, колесики и маховики бумагооборота. Впрочем, в этом отношении можно положиться на отца и сына Гинеа — надо полагать, все, что от них зависит и что требуется, они делают исправно. Да ладно, что уж тут лукавить: дело не в чиновниках морского трибунала — просто самому приятно будет размять ноги, пройтись по твердой земле. Пуская дым струйкой, Пепе думает об этом. Прогуляться по Санта-Марии и посидеть в кабачках Калеты. Кроме того, ему нужна женщина. И может быть, не одна.

Лолита Пальма. При воспоминании о ней губы капитана складываются в улыбку — насмешливую и задумчивую, потому что обращена к нему самому. Опершись о фальшборт, бездумно глядя на вырисовывающийся вдалеке — прибрежный туман рассеялся — мыс Трафальгар, Пепе Лобо размышляет и вспоминает. Есть в этой женщине что-то такое — и дело тут вовсе не в ее деньгах! — что внушает ему некие неведомые доселе чувства. Он менее всего на свете склонен к самокопанию, он — решительный и упорный охотник за столь желанной всякому моряку удачей, которую, если не боишься рисковать, порою можно настичь в море. Капитан Лобо сделался корсаром по необходимости и вследствие стечения обстоятельств, никак не по душевной склонности, а просто — так жизнь сложилась. Так потребовало время, в которое выпало жить. С тех пор как он в одиннадцать лет впервые ступил на палубу корабля, ему часто — слишком, к сожалению, часто — приходилось видеть: многие, некогда бывшие такими же, как он, превращаются в человеческие отбросы. А он не хочет окончить свои дни за столом таверны, повествуя перед молодыми моряками о своей жизни и уснащая рассказ подробностями немыслимыми и нелепыми в надежде, что послушают и поднесут — угостят стаканом вина. И потому он с таким упорством и терпением работает ради того, чтобы его будущее никогда не приняло столь плачевное обличье, чтобы если уж посчастливится оставить позади этот безрадостный пейзаж вовек не возвращаться в него. Что ему нужно? Скромную ренту, кусок собственной земли, крылечко, где он будет греться на солнце… Чтобы если зябнуть — то зимой, а мокнуть — так всего лишь под дождем. Чтобы рядом была женщина, которая накормит и согреет ему постель. Чтобы при завывании ветра не холодеть от недоброго предчувствия и не поглядывать с беспокойством на барометр.

Чуть только он вспомнил Лолиту Пальму, как непривычно сложные мысли наперегонки понеслись у него в голове. Стремительней, чем обычно. Да, хотя она его хозяйка и старший партнер и корсар обменялся с ней всего несколькими словами, так что узнать как следует не успел, он угадывает в ней неведомую и непонятную близость, которая ощущается даже вполне физически — как некая теплота. Пепе Лобо достаточно поплавал и повидал, чтобы не обманываться на свой счет. Тем удивительней для него эти новые ощущения. И удивительно, и беспокойно, потому что сбивает его с толку. Он привык иметь дело с совсем юными и красивыми женщинами, а что за это обычно приходится предварительно платить — так это даже хорошо, потому что удобно и избавляет от ненужных хлопот. Судовладелицу не назовешь красивой — по крайней мере, в определенный канон она никак не вписывается. Однако же и не дурнушка. Вот уж нет. У нее правильные и приятные черты, умные глаза, и стройная стать не скрыта, а подчеркнута одеждой. Но самое главное в том, что говорит ли она или молчит, от нее исходят неизменное и безмятежное спокойствие и уверенность, которая слегка завораживает и до известной степени — Пепе Лобо сам пока не разобрался до конца в этом важнейшем пункте — влечет. И это не перестает его удивлять. И беспокоить.

Впервые он обратил на это внимание в конце марта, когда Лолита Пальма посетила «Кулебру», уже готовую к выходу в море. Пепе Лобо предполагал такую возможность, но все же удивился, когда портовый катер доставил ее на борт вместе с отцом и сыном Гинеа. А те все же успели предупредить загодя, и шхуну привели в должный вид — такой, чтобы не стыдно было показать, хоть не весь балласт был загружен в трюм, один из двух якорей еще лежал на палубе, а рея и прочие снасти — у пяртнерса голой мачты. Но канаты, шкерты, лини были уже свернуты в бухты и разложены по своим местам, стоячий такелаж — осмолен, палуба — выскоблена и продраена, весь корпус до ватерлинии — свежевыкрашен черной краской в два слоя, и от тикового планшира еще исходил запах лака. День выдался погожий и солнечный, море было зеркально гладким, и тендер, под легким бризом с перешейка чуть покачивавшийся на рейде перед мысом Ла-Вака и батареей Лос-Корралес, был просто чудо как хорош, когда на его палубу взошла Лолита Пальма: отказавшись воспользоваться люлькой, она слегка подобрала юбку и решительно полезла по деревянным балясинам спущенного с правого борта шторм-трапа.

Все это было как-то непривычно. После первых приветствий Рикардо Маранья в черной куртке и второпях вывязанном галстуке занялся гостями с присущей ему небрежной элегантностью разорившегося родовитого бонвивана. Матросы, возившиеся на палубе, разгибались, вытягивались и улыбались несколько придурковато, обнаруживая своей неловкой застенчивостью, как робеет морское простонародье, привычное к портовым красоткам, перед порядочной дамой, которая к тому же может считаться хозяйкой, пусть и не полновластной. Пепе Лобо, вместе с доном Эмилио и Мигелем приотстав на шаг, смотрел, как Лолита Пальма непринужденно, легко и свободно идет по кораблю, как благодарит мягкой улыбкой или кивком, как задает вполне уместные вопросы об этом и о том. Она была в темно-сером платье, с кашемировой шалью на плечах, в английской соломенной шляпе с широкими, опущенными книзу полями, затенявшими лицо. И умные глаза на нем подмечали все: и пушки — по четыре 6-фунтовых на каждом борту и два свободных орудийных порта на носу, предназначенные, чтобы яснее обозначить свои намерения при погоне за добычей, и пазы для установки камнеметов и мушкетов, и бруски, полукругом прибитые под штурвалом, чтобы рулевому при сильном крене было за что держаться, и длинный, почти горизонтальный бушприт, далеко вынесенный вперед вдоль галерейки левого борта. Помощник вдумчиво объяснял, что суда такого типа, быстрые и легкие, способные нести много парусов на единственной мачте и прекрасно подходящие для корсарства, доставки почты, равно как и контрабанды, англичане называют cutter, французы — cotre, а мы, испанцы, — тендером. Против ожидания, владелица судна и хозяйка компании Пальма выказала немалый интерес к подробностям морского дела и судовождения: внимательно выслушала, помимо прочего, рассказ о парусном вооружении и маневрировании, об особом строении киля, уменьшающем сопротивление воды, и особенно — о величественной, заметно скошенной к корме мачте, изготовленной из гибкой, гладкой и прочной рижской сосны, которая прежде служила грота-реем на 74-пушечном французском корабле, входившем в эскадру адмирала Росили.

У Пепе Лобо состоялся с Лолитой приватный разговор — второй за все время их знакомства — после того, как она уклонилась от посещения твиндека. Сказала, что лучше побудет здесь, день такой славный, а внутри ей будет душно. Так что прошу извинить меня, сеньоры. Рикардо Маранья спустился вместе с доном Эмилио и Мигелем вниз, намереваясь угостить их в каюте рюмочкой портвейна, Лолита же осталась на корме. Раскрыв зонтик ибо солнце пекло нещадно, она глядела, как высится невдалеке, подрагивая на преломляющемся в воде свету, внушительная громада бастионов Пуэрта-де-Тьерра, как по глади залива во всех направлениях снуют большие и малые корабли. Тогда-то Пепе Лобо и владелица компании Пальма проговорили около четверти часа, а по завершении беседы, где не было затронуто сколько-нибудь серьезных или претендующих на философскую глубину предметов, но обсуждались исключительно корабли, война, город и морское судоходство, капитан убедился: Лолита Пальма — эта еще молодая, блестяще образованная женщина, которая с удивительной для него легкостью оперирует английскими и французскими морскими терминами, — не похожа ни на кого из тех, кого он знал раньше. Что в ней есть нечто совершенно особенное, а именно — спокойная внутренняя решительность, включающая в себя выношенное годами умение отказываться, уверенность и богоданная способность безошибочно судить о людях по словам их и делам. Ее опять же совершенно особому очарованию — определить его природу трудно, но слово «безмятежность» не раз и не два приходит на ум Пепе Лобо — немало способствуют матово-белая кожа, едва заметные голубоватые жилки на запястьях, иногда мелькающие между кружевной оторочкой рукава и краем атласных перчаток, красиво вырезанные губы, приоткрывавшиеся всякий раз, когда она внимала даже такому собеседнику, как капитан «Кулебры», который не пользовался ее живой симпатией, о чем он мог судить хотя бы по ее безупречно учтивому и слегка надменному тону, какого держалась Лолита Пальма все это время. Еще можно сказать, что благодаря своему любопытству — одновременно и простодушно-искреннему и точно рассчитанному — она, живя в мире, населенном людьми, предсказуемыми до последней крайности, не утеряла способности удивляться чему-то неожиданному.