Лучшая ночь для поездки в Китай - Гилмор Дэвид

— Что творится с тобой, Роман?

— Ты о чем?

— Просто скажи мне. Мне это поможет.

Я непроизвольно глотнул воздух.

— Я совершил ошибку.

Я поспал несколько часов на кушетке. Должно быть, было уже утро; я слышал, как птицы чирикают в заснеженных ветвях. Мне снилась моя мама, которая уже много лет как была мертва. На ней был красный шарф. Это был итальянский шелк, и она обычно надевала его на вечеринки.

Во сне я сказал ей:

— У тебя ведь его нет, правда, мама?

— Конечно нет, — сказала она. — Я его в глаза не видела.

Снегоочиститель снова ревел вдоль улицы. Я встал с кушетки и, завернувшись в одеяло, поднялся в спальню. Я стоял в дверях и, когда услышал, как М. резко пошевелилась в темной комнате, сказал:

— Я знаю, он жив.

— Откуда тебе знать? — сказала она.

— Потому что я его слышу.

— Что он говорит?

Я сказал:

— Не могу разобрать. Но знаю, что это он.

— Он в безопасности?

— Да.

— Ты уверен?

— Да. Уверен.

Я спустился вниз и лег на кушетку. Из-за дверей бара в конце улицы пробивался свет. Я закрыл глаза, я слушал. Ничего, думал я. Должно быть, он спит. Я видел его под голубым одеялом. Если смотреть очень пристально, можно увидеть, как одеяло поднимается и опадает, совсем чуточку. Это он дышит. Дышит медленно. Я сказал:

— Я найду тебя.

И потом уснул.

В тот день после полудня позвонил босс.

— Сколько уже? — спросил он.

— Тридцать шесть часов. — На несколько часов дольше, но я не мог заставить себя сказать это.

Его молчание свидетельствовало о том, что он думает, но это было не в его духе — расходовать себя, продолжать говорить. Даже сейчас он хотел показать себя, дать мне понять, как много он знает о полицейских процедурах.

Он сказал:

— Бери отпуск, столько времени, сколько захочешь.

Я поблагодарил его. У меня появилась странная, не имеющая отношения к происходящему мысль. Я неожиданно понял эту болезнь — то, когда родители заражают своих детей; это все равно как самому стать ребенком, чтобы люди присматривали за тобой.

В тот вечер я снова вышел на улицу. Гаражи были подсвечены, словно буквы в слове «Голливуд»; кусты были как пригнувшиеся люди; окна вспучивались, как глазные яблоки; спальня на третьем этаже была выкрашена в ярко-красный цвет, словно для ребенка. Я смотрел в садовых навесах, на парковках, в задних дворах. Я шептал его имя в темные колодцы лестниц. Я говорил:

— Саймон, ты здесь?

Меня облаяла собака с заднего крыльца, рыча, срываясь с цепи. Пьяный, шатаясь, налетел на меня в темноте. Я смотрел на брошенный автомобиль. Ничего, даже никакого предчувствия. Я пытался чувствовать его, а не думать о нем. Я продолжал бродить. Где мне взять его? Пятьдесят восемь фунтов. Куда ты ушел? Я должен быть рядом. Но когда я останавливался у какого-нибудь парадного крыльца или двигался по тротуару, я чувствовал себя так, словно невидимая дверь затворялась. Словно он шептал мне на ухо: нет, не здесь. Продолжай идти, продолжай двигаться. Слышал ли я его голос, или просто вспоминал, или просто хотел его вспомнить? Он ускользал от меня. Я сказал:

— Не уходи, Саймон. Не уходи.

Я вернулся домой посреди ночи. Дверь в спальню была закрыта. Я пошел в студию, вытащил дневник, пролистал его: все эти записи о женщинах, как я жаждал их тел. Это был дневник мужчины с неутоленным аппетитом, дневник человека, который не может перестать мечтать о шоколадных эклерах. Меня затошнило от его скучного остроумия, от его близорукости. Я пролистал дальше, то же самое, еще, и еще, и еще, но я не мог остановиться, не мог закрыть тетрадь, потому что на всех этих страницах, в то время, когда они писались, Саймон был рядом, он был там, в холле или в ванной, или спал в своей кровати, и, читая эти страницы, я мог чувствовать часы, когда он был рядом. Я даже понюхал страницы. Но они пахли только старой бумагой. Я пошел в его комнату, взял его пижаму, которую он бросил на кровать, и поднес к лицу. Я помнил сон о маме в красном шарфе, о моей маме, обитающей в земле мертвых, спящих до полудня, призраков старых банкиров и развратников, сидящих вокруг ее постели, перешептывающихся. Она знала в городе каждого человека, моя мама, и всех вновь прибывших мертвых. Если она его не видела, значит, его там нет.

Я поднялся со стула, чтобы сказать М., но услышал — или подумал, что услышал, — как дверь захлопнулась с такой силой, что у меня почти захватило дух. Не делай этою!