Журавль в небе - Волчок Ирина

— Правильно, — суховато откликнулась Тамара.

Он правда так думает или так сарказм свой выражает? Внутри шевельнулось раздражение, но она поспешила задавить его в зародыше. Сегодня праздник, сегодня радоваться надо. Ну и будем радоваться. Завтра тоже будем радоваться, потому что завтра выписывают Анну. Привезем Анну в новую квартиру, пусть пока здесь поживет, на глазах все-таки как-то спокойней. Да и большой семейный праздник, который начался еще три недели назад, до того, как Анну увезла «скорая», они так и не допраздновали. Вот и допразднуем по полной программе.

— Натуська, — вкрадчиво спросила Тамара, решив высказать подозрения, которые мучили ее последние полмесяца. — А почему ты не в школе? И вообще, когда ты последний раз в школе была?

— Всегда ты, мать, все опошлишь. — Натуська сделала оскорбленное лицо. — Тут вон что творится, а ты про школу какую-то… Имей в виду, завтра тоже не пойду.

— Выпороть бы тебя, — мечтательно сказала Тамара и пошла на дочь, угрожающе растопырив руки. — Ох, как давно надо бы тебя выпороть!..

Наташка радостно заверещала, схватила мать в охапку и поволокла в комнату, где стоял новый зеленый велюровый диван — просторный и мягкий, просто специально сделанный для образцово-показательной порки ребенка ростом метр восемьдесят мамой ростиком метр пятьдесят. Семейный праздник начинался, как бывало когда-то, — смехом, веселой возней, коллективным приготовлением ужина, срочным вызовом в гости душевной подруги Ленки, долгим сидением за столом, обговариванием каких-то планов на ближайшее и отдаленное будущее, обзваниванием всех знакомых, которым необходимо было сообщить их новый адрес и новый номер телефона… Тамара вовсю радовалась целый вечер, а потом вдруг поняла, что посреди этой радости она все время думает: «Хоть бы ничего не случилось» — и плюет через левое плечо. И почти полночи она лежала без сна на своей новой кровати, в своей новой спальне, в своей новой квартире, безуспешно пытаясь понять, чего она так боится, что может случиться, клеймила себя за суеверие и старалась не заплакать.

Анькины вещички в больницу должен был утром отвезти Николай, так что Тамара погрузила в машину несколько пакетов все с тем же коньяком и шоколадом, попросила водителя, чтобы в машине не курил, — Анна терпеть не могла табачной вони, — и, никуда не заезжая, поехала забирать дочь. Настроение у нее было праздничное, давно у нее не было такого настроения — как когда-то в детстве, в ожидании Нового года, когда каждый подарок казался самым лучшим, каждая снежинка — самой красивой, каждая конфета — самой вкусной, а с Новым годом, конечно, должна была начаться новая жизнь. Всю дорогу она болтала, смеялась, рассказывала анекдоты, услышанные накануне от Юрия Семеновича, и так заразила своим настроением всегда несколько хмурого водителя Сережу, что и он начал травить анекдоты и хохотать. Так, в разговоре, перебивая друг друга, смеясь и утирая выступившие от смеха слезы, они вышли из машины, взяли звякающие и шуршащие пакеты и пошли к входу в больницу.

На низком и широком крыльце у входа в отделение стояли рядом Николай и Евгений. Опаньки.

Тамара поскользнулась на раскатанной ледяной дорожке, чуть не упала, чуть не уронила звякающий пакет, но Сережа успел подхватить ее вместе с пакетом, почти за шиворот дотащил до входа, забежал вперед и распахнул перед ней дверь, озабоченно приговаривая:

— Осторожно, здесь тоже скользко, вот здесь, справа… Давайте руку, а то мало ли… Дверь я держу, держу…

— Добрый день. — Евгений шагнул ей навстречу и тоже протянул руку.

Его рука была ближе, но Тамара аккуратно обошла ее, уцепилась за Сережину и доверительно пожаловалась:

— Черт-те что развели… Мало того, что дороги не чистят, так еще и прямо у дверей мусору полно.

Сережа удивленно глянул на нее, неопределенно хмыкнул, и она вдруг поняла, что сейчас наверняка выглядит странно. Она всегда выглядела в высшей степени странно, когда очень злилась: лицо бледнело до неживой бумажной белизны, зрачки сужались до булавочной головки, глаза меняли цвет, короткие волосы вставали дыбом, как у рассерженной кошки, а главное — пропадала мимика. Не лицо, а каменная маска. Однажды в таком состоянии она увидела себя в зеркале — и не узнала.

— Вам нехорошо?

Сережа шагнул к ней, отпустил входную дверь, та хлопнула, Тамара вздрогнула и пришла в себя. Ну что она, в самом деле? Анна выздоровела, все хорошо, и ей нет никакого дела до мусора у дверей.

— Все в порядке, — виновато сказала она, старательно улыбаясь все еще каменным лицом. — Спасибо, Сережа, теперь я сама. Если хочешь, в машине подожди, можешь съездить куда-нибудь. Мы тут, наверное, еще с часок прокантуемся. Собраться, одеться, то, се… Документы еще оформлять. Подарочки всем раздать.

— Не, я не уеду. — Сережа смотрел на нее все еще настороженно. — Я лучше подожду. Вы особо не торопитесь, вы делайте, как там надо. Я подожду.

Она и не собиралась торопиться. Она надеялась, что, выйдя с Анной из больницы, она не увидит на крыльце ни Евгения, ни Николая. Ну, Николай — понятно, он отец, он об Анне заботится. А этот-то что приперся? Один раз она его о чем-то попросила, один-единственный раз, и не для себя, а для своего ребенка! А он просто забыл. Замотался, твою мать. Заработался, твою мать. Труженик ты наш, твою мать.

Но в суете сборов, оформления документов, разговоров с врачами и раздачи борзых щенков Тамара не только перестала злиться, но и думать забыла, что на крыльце у входа кто-то там стоял. Она даже не поняла сначала, почему Анна, выйдя из здания на белый свет, вертит головой, будто высматривает кого-то. Подумала, что Анна, как и все после тяжелой болезни, просто заново обвыкается в этом мире.

— Пойдем, пойдем, — поторопила она тревожно, по опыту зная, что после долгого лежания и голова на свежем воздухе может закружиться, — нагуляемся еще, надышимся, насмотримся… А сейчас домой. Ага, вон и Сережа бежит, давай-ка свой багаж, сейчас он все погрузит.

— А папа где? — неуверенно спросила Анна, все так же вертя головой. — И дядя Женя… Он тоже приходил. Ушли, что ли?

— Наверное, — небрежно откликнулась Тамара. — Тебя же довольно долго выписывали. Папа нас дома ждет. А дядя Женя на работе, ему ждать некогда, он человек занятой.

И про себя добавила: «Твою мать». И тут же начала злиться на Николая — хоть она и не хотела при выходе опять увидеть его на крыльце, но то, что он ушел, оказалось очень обидно. Это что ж, выходит, родную дочь из больницы за-брать ему не так важно, как поговорить с чужим человеком? Ведь наверняка они сейчас где-нибудь вдвоем обсуждают серьезные мужские дела: у кого какая новая машина, новая жена, новая секретарша…