Есть! - Матвеева Анна

– Ну как? – волновался Гриша.

– Ничего, – осторожно сказала маманя, распробовав первый кусочек. – Вкусно даже, сын. С чего вдруг?

Гриша смущенно пожал плечами – как художник, впервые принявший у себя в гостях музу и теперь не знающий, что делать с остальным миром.

Потом он рассказал родителям про УПК и Галку-Палку, и маманя временно успокоилась. Папаня же и вовсе не переживал: омлет сын сварганил вкусный, не придраться. С корочкой, мягкий внутри, взбитый на сметане…

В один такой вторник, что поначалу тоже прикидывался скромным, Галка-Палка увлекла подопечных в настоящую кухню настоящей заводской столовой. Там командовали совсем другие поварихи – мясолицые бабоньки в крахмальных колпаках орали друг на друга с таким же пылом, с каким несся из-под гигантских крышек ароматный облачный пар. Однако они тут же расцвели при виде Галочки Павловны и ее великовозрастных учеников, наряженных в белые халаты (Гришины прыщи алели в первом ряду, Палач и Олег Бурмистров обрамляли друга по бокам).

– Я тут не для галочки, – объясняла бывшим товаркам взволнованная Галина Павловна. – Дети уж очень, это самое, толковые. Марья Петровна, я покажу им кухню?

Неразговорчивая, но гневливая, как это вскоре выяснилось, Марья Петровна кивнула Галке-Палке, не останавливая вечный двигатель лопатки, что крутила на дне кастрюли бесконечные восьмерки.

«Кухня – вот настоящий вечный двигатель! – внезапно прозрел Гриша. – Здесь никогда не прекращаются движение и жизнь!»

Не подозревавшая о высокопарных мыслях ученика, Галка-Палка вела группу в самое жерло, где рождались на свет знаменитые столовские щи, рыбные котлетки, твердые сочники с творогом и мутные, как утро алкаша, компоты из сухофруктов.

Сентиментальная Ленка Палач углядела синюю букву Щ, намалеванную краской на боку громадной кастрюли – сама Ленка поместилась бы в такой кастрюле без всяких ухищрений, лучше Жихарки. А Гриша только успевал головой вертеть – все его поражало в этом хорошо продуманном аду. И огромные посудины – в самый раз варить грешников, и циклопические чаны, и красно-белые поварихи – их чертовски громкий хохот и дьявольски мрачное молчание. Именно тогда Малодубов впервые заметил, как похожи друг на друга столовские работники – феи общепита, королевы вкусноты. Мужчин здесь, разумеется, не водилось – на Гришу и Бурмистрова феи поглядывали кокетливо, как парижанки, и пуще прежнего стучали ножичками по вечным огурцам и опускали руки в ледяную воду, где матово светились картофельные валуны.

Галка-Палка вела экскурсию подробно и неспешно, будто вокруг была не рядовая заводская кухня, какие тогда кипели по всему СССР, а минимум дом-музей великого русского писателя. Ученики надолго застывали перед вонючими ведрами и квадратными мойками, а Гришу нашего удивило, как много всего, оказывается, делается поварами заранее. Спустя годы, принимая хозяйство в культовом ресторане «Модена», шеф-повар Малодубов вспомнил ту первую, грандиозную и вместе с тем убогую кухню, где были совершены его самые важные открытия.

Там, в кислых облаках капустного пара, Григорий Малодубов понял, что будет поваром, только поваром и никем, кроме повара.

Продукты любили его, ножи ложились в руку так удобно, будто это была не человеческая ладонь, а ладно подогнанная выемка, ну а Гришины кулинарные сочинения в скромные советские времена гляделись открытием гастрономической Индии. И, бог с ней, даже Америки.

Галка-Палка до самой смерти жарко гордилась учеником. Кто бы еще смог из тесных декораций советской столовки выпорхнуть в дали заграничных рестораций и потом плавно осесть на главной должности в самом престижном заведении города?

В техникуме от Гриши разве что сияние не исходило: соученицы старались не смотреть на его прыщи, зато вовсю следили за руками – как скептики за фокусником. И все равно не могли раскрыть секрета – призвание поманило Гришу пальцем, пересохшим от постоянного мытья, изрезанным и обожженным, каковыми, собственно говоря, пальцы и должны быть у действующего повара. Вскоре Малодубов делал сам практически все, кроме хлеба и мороженого – да и этому научился.