Стыдные подвиги (сборник) - Рубанов Андрей

Таким ребятам звонить надо по ночам. В два часа, в три. Если ты в кожаном, если деловой, если думаешь, что «у каждого дома лежат пятьсот долларов», если на «мерседесе» катаешься — изволь быть на связи в любое время. Таковы правила. Будь готов в пять утра подъехать. Кому деньги нужны, тебе или мне?

На следующий день я позвонил отцу и услышал, что проблема решена. Деньги найдены и отданы, конфликт исчерпан.

— Не дергайся, — сказал папа.

Вечером набрал телефон матери.

— Он занял, — сказала мама, философски вздыхая. — У своих мужиков. Все отдал. Расслабься.

За полчаса до того, как позвонить, я выкурил солидную дозу; мама вряд ли могла представить, до какой степени я расслаблен. Я отложил телефон и прошелся от шкафа до окна. Быстро родилась идея: найти блондина Константина и забрать деньги назад. Была договоренность, кивнули, согласились: с папы сто пятьдесят, с меня — триста пятьдесят, но в тот же вечер блондин нарушает слово и выжимает всю сумму с папы. Это нехорошо. Это повод, чтобы наказать Константина. Я никогда не любил таких Константинов. Скорее всего, авария была подстроена. Высмотрели одинокого пожилого мужчину на скромном автомобиле, подмосковные номера, на крыше — багажник; лох, легкая добыча!

Я почесал живот под старой майкой, сел на свой матрас, включил Клэптона. «That I can change the world, I would be the sunlight in your universe…» Вспомнил, что Клэптон и мой отец — ровесники. Потом вспомнил еще одно: у Клэптона погиб маленький сын. Выпал из окна, с огромной высоты.

Заплакал.

Мой папа ехал на машине. Вез моего семилетнего сына. Двое самых близких мне людей, не считая моей матери и матери моего ребенка, ехали ко мне. На них напали, спровоцировали мелкую аварию, нахрапом выманили деньги. Почему я там же, на стоянке у метро, не убил этого Константина? Почему мне в который раз пришлось вспоминать тюремные фокусы и ухмылки? Почему я заговорил на языке гада, а не заставил гада говорить на своем языке?

Спустя время, уже весной, я узнал от матери, что отец рассчитался с долгами играючи. В городах процветал — и сейчас процветает — устойчивый бизнес, так называемое остекление балконов и лоджий, отец нашел заказы и быстро, в две недели, заработал необходимую сумму. После чего вышел из дела.

Грузовик

1

От удара кабину оторвало от рамы и отбросило налево от рельсов. Раму — вместе с колесами и кузовом — вправо.

Двигатель улетел совсем далеко.

Когда я приехал, дело было уже сделано. Поезд ушел, автоинспекция оформила происшествие, зеваки рассосались. Саша Моряк, сидевший за рулем, поднялся в воздух и упал вместе с кабиной, сиденьем и рулем — однако сам, к облегчению очевидцев, вылез через разбитое боковое окно. Моего компаньона увезли в ближайшую больницу, и оттуда он телефонировал. Сказал, что цел, спешит назад: хочет спасти хотя бы двигатель.

Я ходил — руки в карманах — вдоль дороги, смотрел на обломки. Жалел, что зеваки уже разошлись. Всю жизнь презирал зевак; сейчас хотелось сорвать злость. Нашел бы хоть одного — обязательно дал бы в лоб. Хуже зевак только мародеры. Но этих вообще можно не считать людьми.

Бродил, увязая по щиколотку в мягком, нечистом снегу, пинал кривые лоскуты металла, какие-то полуоси. Нашел бензобак, смятый наподобие салфетки. Кинул окурок, думал — загорится; хотелось отметить событие возжиганием ритуального кострища; но топливо уже выветрилось или вытекло и смешалось со снегом.

Вокруг стыли подмосковные березы. В деревне брехали собаки. Когда им надоедало, устанавливалось безмолвие, оно придавало происходящему глубину и остроту: вот — я, в штанах, снизу уже мокрых, вот — железная дорога, вот — поперек — асфальтовая, в черной грязи.

Вот останки машины. Вот моя сигарета. Вот моя злая печаль-досада.

Машина — ласточка, кормилица, скотина ржавая — подохла. Попала под поезд.

Вспоминал Чечню, там мародеров ненавидели; в мае двухтысячного жители Грозного считали своими главными врагами вовсе не боевиков, а тех, кто разворовывал полуразрушенные квартиры и частные дома. Зимой, когда шла война, мародеров сразу расстреливали, но в апреле боевые действия официально прекратились, и законы военного времени перестали действовать. Я дважды участвовал в поимке мародеров. В первый раз это были двое нищих мальчишек, собиравших металлолом на нефтяном заводе, им надавали по шее и отправили восвояси, записав имена и адреса; вторая банда была серьезнее, несколько взрослых мужчин приехали в город на самосвале и деловито разбирали дом, разрушенный прямым попаданием снаряда. Когда явились люди из мэрии, самосвал был уже наполовину загружен, и водителя (он же, насколько я понял, был организатором дела) пришлось убеждать выстрелами в воздух.