Остров на краю света - Харрис Джоанн

Аристид фыркнул.

— Знаешь, Геноле, Ла Уссиньер — не чья-то устричная отмель, — сказал он с оттенком былого гнева в голосе. — Туристы принадлежат всем.

— И мы тоже имеем на них право, — добавила Туанетта. — Мы обязаны, самим себе обязаны хотя бы попробовать.

Матиа покачал головой.

— Я просто не знаю, готовы ли мы.

Старуха пожала плечами.

— Можем приготовиться. Сезон начнется через четыре месяца. Тогда — и до самого сентября — отдыхающие будут приезжать по полдюжины в день, нам только и останется, что залучить их к себе.

— Но нам нужно будет место, где они смогут остановиться, — сказал Матиа. — У нас же нет гостиницы. Ни места для кемпинга.

— Вот ведь трусы вы, Геноле, — отпарировал Аристид. — Сейчас Бастонне покажет вам, что значит думать нешаблонно. У вас ведь есть запасная комната?

Туанетта кивнула.

— Э! У каждого в доме есть одна-две комнаты, что просто так простаивает. И у большинства найдется клочок земли под палатку или трейлер. Добавить пару завтраков и ужинов вместе с семьей — и вы уже не хуже любой материковой гостиницы. Даже лучше. Эти городские заплатят любые деньги за ночевку в традиционном островном доме. Разжечь им камин, развесить по стенам пару медных кастрюль...

— Напечь колдунков в «римской печи»...

— Достать островные костюмы из сундуков...

— Народная музыка! У меня biniou лежит где-то на чердаке...

— Рукоделие, вышивка, рыболовные экскурсии...

Стоило только начать — и хлынул поток идей. Я старалась удержаться от смеха, видя, как растет всеобщее возбуждение, но хоть мне и было смешно, что-то отзывалось у меня в душе. Даже скептики Геноле увлеклись, все выкрикивали предложения, барабанили по столам, звенели стаканами. Все единодушно согласились: отдыхающие купят что угодно, лишь бы это был «продукт народных промыслов» или «ручная работа». Многие годы мы злились оттого, что Ле Салан лишен был современных удобств, смотрели с завистью на Ла Уссиньер с его аркадой игровых автоматов, гостиницей, кинотеатром. Сейчас мы впервые поняли, как можно извлечь из нашей кажущейся слабой стороны хорошую прибыль. Нам нужны были только инициатива и немножко капиталовложений.

Приближалась Пасха, и отец с новым энтузиазмом кинулся в строительство. Он был не одинок: вся деревня зашевелилась. Оме начал перестраивать амбар, которым не пользовался; другие сажали цветы в голых дворах и вешали на окна красивые занавески. Ле Салан был похож на дурнушку, которая влюбилась и впервые в жизни увидела в себе задатки красоты.

Про Адриенну мы ничего не слышали со времени ее январского визита. Я слегка расслабилась: ее возвращение привело с собой целую флотилию неприятных воспоминаний, а ее предотъездные обвинения меня до сих пор кололи. Жан Большой если и был разочарован, то никак этого не показывал. Он, кажется, полностью погрузился в свою новую затею, и я была этому очень рада, хоть он и держался все так же холодно. Но в этом, конечно, виновата была сестра.

Флинн тоже слегка отдалился за последние недели. Частично потому, что был очень занят: кроме стройки у Жана Большого он работал еще и в деревне; он поставил во дворе у Туанетты душевую для туристов и помог Оме превратить амбар в квартиру для отдыхающих. Он все так же шутил, играл в карты и шахматы с той же убийственной точностью, льстил Капуцине, дразнил Мерседес, повергал детей в благоговейный восторг своими рассказами о загранице и все глубже проникал в сердца саланцев — то лестью, то очарованием, то ловким обманом. Но его не трогали наши долговременные планы и перемены. Он больше не выдвигал никаких идей и никого не вдохновлял. Может, ему уже не нужно было это делать — ведь теперь саланцы научились думать сами.

Меня все беспокоило воспоминание о том, что произошло между нами на Ла Гулю. Однако Флинн, кажется, начисто забыл об этом, и я, заново проиграв тот эпизод тысячи раз в специально отведенном уголке памяти, решила наконец последовать его примеру. Да, я поняла, что он меня привлекает. Это открытие застало меня врасплох, и я сваляла дурака. Но он гораздо ценнее для меня как друг, особенно сейчас. Я бы никогда не призналась в этом, но с тех пор, как Ле Салан переменился и мой отец начал строительные работы, я чувствовала себя до странности никому не нужной.

Ничего конкретного. Все были дружелюбны и добры. В каждом доме Ле Салана — даже у Аристида — меня принимали радушно. И все же в каком-то более тонком смысле я оставалась чужачкой. В отношении саланцев ко мне была нотка формальности, которая меня странно угнетала. Если я заходила на чай, они доставали лучший сервиз. Если я покупала овощи у Оме, он всегда прибавлял что-нибудь бесплатно. От этого мне было не по себе. Это ставило меня на иную доску. Когда я поделилась с Капуциной, она только посмеялась. Я чувствовала, что Флинн единственный меня понял бы.