МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ - Кантор Максим

Но что же это были тогда за годы, спросите Вы, чем объяснить русское желание стать Европой? Неужели вы не хотели учиться демократии? Неужели вы притворялись? Ведь были же искренние лица, пылкие слова.

Десять либеральных лет, всегда повторяющихся в истории России, по всей видимости, необходимый срок для большого тела — перевалиться с боку на бок и собраться для борьбы. Одновременно обновляется класс чиновничества, перераспределяются льготы и угодья. Отчего же не хотели учиться? Хотели — и выучились. Почему Вы думаете, что мы не стали демократической страной? Разумеется, стали.

Россия использует любую идеологию в своих государственных нуждах: разве не приспособила она христианство к русской государственной идее? Разве не приспособила коммунизм к ней же? Разве можно было ожидать чего-то иного, а не того, чему мы сегодня свидетели? Россия взяла новую модель для сборки — демократическую рыночную, и приспособила ее к своим прямым нуждам. Так было всегда, что же здесь нового? Только не говорите, что мы отступаем от демократических принципов. Отнюдь нет — мы строим самое демократическое государство на Земле, и непременно его построим. Россия строит демократическое общество по тому же принципу, что и коммунистическое, что и православное. Россия уже создала наихристианнейшее христианство и самый коммунистический коммунизм, и разве есть сомнения в том, что она превзойдет в демократичности все демократические общества? Не пройдет и десяти лет, как мы научим мир наиподлиннейшей демократии. Коммунизм строил агент охранки, а демократию будут возводить офицеры госбезопасности — и разве это должно удивлять? Разве Вы, да, именно Вы, хотели другого? Признайтесь, что нет. Вы ведь хотели приучить нас к реальности — и отвратить от утопий, а это и есть подлинная реальность.

Вы привыкли именовать коммунизм — утопией, и этим подчеркивали, что сегодня мы, вслед за вами, должны строить общество реальное, земное, рациональное. Это реальное общество мы и построили. Вот это и есть самая явная реальность — другой у нас не было и не будет.

Согласитесь, Вы сами допустили ошибку. Обозначая демократию как цель, Вы, разумеется, оперировали и этим понятием не в реальном, а в символическом значении (в самом деле, не та же демократия, что бомбила Хиросиму или приговаривала к смерти Сократа, Вам мила, а какая-то иная, справедливая). Стало быть мы должны были исходить из того, что и демократия, и коммунизм являются символами, знаками, но не вещами. И, следовательно, можно было спросить: чем одна утопия хуже другой утопии. Не тем ли, что рознятся реальности их создавшие? Но так считать никто не хотел. Хотели сравнить коммунистическую реальность и демократический идеал. И разве не Вы этого хотели?

Любой анализ будет неточным, если один из компонентов рассматривается в его фактическом состоянии, а второй — в идеальном. (Например, рассуждая внутри Вашей логики, демократическое общество убило Сократа, приговорило его путем честного голосования, а коммунистический строй никого не убил, коль скоро этого строя еще никогда не было — была лишь утопия.)

Сегодня, когда — в очередной раз — Вы видите, что с нашей реальностью не удается сделать ничего, что русская почва проглатывает любую утопию, сегодня Вы склонны обвинять нас, лентяев, в невосприимчивости к Вашей знаковой системе. Напрасно Вы понадеялись на нас. Сколько ни говори этому народу правды, как ни воспитывай, свинья останется свиньей.

Но знаете ли, милый друг, мне кажется, что именно правды Вы как раз этому свинскому народу — то есть и мне в том числе — не говорили. Стесняться здесь нечего — кто делает иначе? Советская пропаганда пыталась, со своей стороны, сделать подобное, но куда ей тягаться с вами. Когда мы открывали книги Джорджа Оруэлла, у нас появлялось чувство, что вот оно, наконец-то, подлинно правдивое слово о нашем режиме. Вот портрет Большого Брата и изображение нас, пролов. Кто столь точно — до деталей — предсказал нас?! Так мы читали Оруэлла и так читали его Вы — как окончательный приговор коммунистической России. Удивлялись мы лишь тому, откуда знание реалий, с чего списаны эти картины, от коих волосы встают дыбом. Пришла разгадка: гражданская война в Испании. Именно там, в интербригадах насмотрелся Эрик Блэр (он же впоследствии Дж. Оруэлл) на коммунистов, нагляделся на троцкистский ПОУМ. И мы поражались его проницательности и слепоте Хемингуэя. Но удивительно, шевелилась мыслишка, как же это в жаркой и пыльной Испании подглядел он рабочие кварталы — нет их там, только белые домики. Штука вся в том, милый друг, что «84» не есть наблюдение советской жизни. Эта книга о Западе и для Запада. И Запад нарочно не захотел ее прочесть как таковую и переадресовал, вполне, надо признать, успешно, Советской России, а бестолковая Россия читает все подряд.