Есть! - Матвеева Анна

– Вы кто? – спросил Пушкин, в голове которого загнанными зайцами метались оборванные воспоминания.

– Я? – удивилась незнакомка. – Я Валечкина мама, Инна Иосифовна Оврагова-Дембицкая.

Валентин Оврагов растолкал его приблизительно в полночь. На подносе дымилась и гадко пахла чашка растворенного кофе.

– «Восстань, поэт, и виждь, и внемли!» – продекламировал Валентин. – Самое время вернуться домой, а то родители поднимут бучу. Не у всех же такие мамы, как моя! Да, Юлечке, – Пушкин ревниво вздрогнул, – я позвонил, она уже дома и почти не плачет. Ты там, конечно, наворотил, старик!

Аркашон поднялся на локте и взял чашку. Гадостный кофе и молодой крепкий организм на глазах побеждали похмелье. Валентин, скрестив на груди смуглые руки, разглядывал ночного гостя.

«Я дома у Оврагова!» – осознал Пушкин и внутренне возгордился: на его месте желали бы оказаться многие соученики и особенно соученицы. Но, как часто бывает в жизни, Аркашон не сумел насладиться выпавшим счастливым моментом: нужно было срочно лететь домой, иначе отец мог вспомнить детство и всыпать ему, как маленькому, ремнем.

Аркашон представил себе отца – недовольного, с поджатыми губами, с резкими морщинами на лбу. Подумал о маме – если бы с нее написали честный портрет, получилась бы карикатура на угнетенную домохозяйку. «А с Инны Иосифовны Овраговой-Дембицкой можно писать «Портрет дамы», – грустно решил Пушкин. Он понимал, что завидовать Валентину бессмысленно: в нем все было прекрасно – и лицо, и одежда, и душа, и мысли, и мама, и Чехов на полке – в темно-синих блестящих переплетах… А ведь Пушкин был в ту ночь не в себе и не мог по достоинству оценить уютную квартиру Овраговых – тем, кто попадал в это жилище, хотелось упасть в него, как в берлогу, и перезимовать, даже если на дворе стояло лето.

– Мы тебя проводим, – сказал Оврагов, с прежним вниманием художника наблюдая, как протрезвевший Аркашон пытается застегнуть молнии на тяжелых зимних ботинках.

Собака Грусть, заслышав заветное «мы», притащила в зубах длинный кожаный поводок и умильно глянула на хозяина.

– Только недолго, Валечка, – взмолилась Инна Иосифовна. – До свидания, Аркадий.

Двор был абсолютно незнакомый и не по-ночному светлый от мощного фонаря рядом с катком. Разумеется, во дворе у Овраговых имелся собственный каток. И фонарь.

– Ты мне вот что скажи, Пушкин. У тебя с Юлечкой серьезно?

Пушкин дернул плечом. Какое там «серьезно» после сегодняшнего? Дурова и смотреть теперь в его сторону не станет.

– Люди, как Юля Дурова, – сказал Валентин, – это мещанская кость, понимаешь? Они другие, чем мы. Им интересно только покупать и жрать, а потом, с годами, они начинают ругаться с соседями и жить с телевизором, как с мужчиной. Воспарять им – некуда!

– Ты-то откуда знаешь? – грубо спросил Аркашон.

Шоколадная Грусть послушно семенила у ноги прекрасного хозяина, а он вдруг остановился, достал сигареты и умело, по-взрослому, закурил.

– Дай мне тоже, – попросил Аркашон.

Он с детства был неравнодушен к курению и уже в начальной школе бесил отца, «раскуривая» в шутку карандаши и фломастеры. Валентин не глядя протянул ему разверстую, как врата ада, пачку сигарет.

Шел мелкий, словно просеянный через сито, снег.

Они курили всю недолгую дорогу до Аркашиного дома, где из комнаты в комнату бегал взбешенный отец, хватаясь то за ремень, то за голову. Мать молча, словно памятник, стояла у окна и равнодушно, как всякая смертельно уставшая женщина, вглядывалась в присыпанную снегом даль.

– Подонок! – закричал было отец, открывая дверь блудному сыну, но злоба его ударилась о смелый взгляд Валентина Оврагова и с шипением, как в мультфильме, испарилась.

Грусть профилактически зарычала.

– Степан Сергеевич, Марья Борисовна, – эффектно раскланялся Валентин с опешившими от такого обращения Пушкиными. – Позвольте представиться. Валентин Оврагов. Обучаюсь в одном заведении с вашим сыном. Извините, что так надолго задержал Аркадия – сие целиком на моей совести. Мне нужна была срочная консультация по литературе и искусствам, а лучшего знатока поэзии во всем районе не сыщешь.

Мать Пушкина вспыхнула от удовольствия и внезапно стала похожа на себя в юности – пылкую румяную девушку, выварившуюся нынче в унылую, точно постные щи, домохозяйку. Взгляд отца мечтательно затуманился – он примерил Валентина в сыновья и остался примеркой доволен. Как был бы доволен любой другой отец на его месте.